Дневник Ларисы Семёновны
Сегодня снова вспомнила прошлое. Моя жизнь могла бы стать сценарием для какой-нибудь тяжёлой семейной драмы, но это не вымысел, а реальность, прожитая без прикрас.
Мой сын Андрей — единственный и долгожданный. После смерти мужа я отдала ему всё: душу, силы, годы. Пережив трудные времена, лишения, бесконечные смены на текстильной фабрике, я сделала всё, чтобы у мальчика было всё: чистая рубашка, горячий борщ, учёба, тепло. Возможно, опекала слишком сильно — решала за него, защищала от ошибок, оправдывала перед другими. А когда он вырос, оказалось, что он не научился быть мужчиной.
Андрею уже за тридцать, когда он женился. Его избранницу звали Светлана. Девчонка из Подольска, парикмахерша с дипломом техникума. Курила, хохотала на всю улицу, носила короткие юбки — всё это бесило меня. Но я твердила себе: «Может, хоть она его растормошит…»
После свадьбы я без раздумий отдала молодожёнам свою двушку в Новосибирске, а сама перебралась к больной бабушке в деревню. Ухаживала за ней, моталась между работой и домом, забыв о себе. Почти ничего не взяла, даже телевизор оставила — лишь бы им было хорошо.
— Пусть привыкают к семейной жизни, — говорила соседкам.
Первое время всё шло тихо. Андрей звонил раз в неделю, иногда навещали. Я не лезла — не до того было, у бабушки то давление, то сердце колотится. Но однажды всё изменилось.
На рынке встретила старую соседку по дому.
— Ларис, сходи к ним, проведай, — бросила она невзначай. — А то давно не была.
Тревога вонзилась, как нож. Позвонила сыну. Голос чужой, равнодушный:
— Мам, всё в порядке. Не парься.
Через месяц не выдержала — села на автобус и приехала без предупреждения.
То, что я увидела в своей квартире, ударило как обухом. Грязь, разруха, вонь. На кухне — пепельницы, пустые банки из-под пива, посуда с засохшими остатками еды. В спальне на моём любимом покрывале валялись носки и окурки.
Светлана сидела, курила, даже не поздоровалась. Андрей стоял, опустив глаза.
— У вас неделя, чтобы собраться. Ключи — в почтовый ящик, — сказала я, и голос звучал, будто не мой.
Они съехали через четыре дня. Сын молча протянул ключи, не сказал ни слова. Просто развернулся и ушёл.
С тех пор не общаемся. Я вымыла квартиру до блеска, проветрила, а потом впервые за долгие годы разревелась. Но не от горя. От усталости. От осознания, что впервые сделала что-то не ради других, а ради себя.
— Не жалею. Ни капли. Пусть научится жить сам. Если они будут платить за съём, может, на выпивку не хватит. Может, одумаются. А если нет — значит, так тому и быть. Я своё уже сделала, — говорила я подругам во дворе.
Прошёл уже год. По слухам, Светлана бросила Андрея. Говорят, он теперь ютится в какой-то общаге, подрабатывает, ходит осунувшийся. Но я не звоню. Не ищу. Давала ему шансы — раз, два, три. Теперь просто живу. Тишина, чистота. Ни запаха табака, ни мата под окнами, ни скандалов.
Кто-то скажет, что я слишком жестока. Но разве материнская любовь — это только про терпение? А если любовь — это вовремя отпустить и дать человеку упасть, чтобы он сам встал?
