Между двух огней: моя семья и мама, которая так и не повзрослела.
Бывает, я чувствую, что живу не своей жизнью, а чужой. Будто моё счастье всегда где-то за горизонтом, потому что есть человек, который наотрез отказывается взрослеть. Это моя мать. Ей уже за шестьдесят, а ведёт она себя, словно подросток — метается, не может принять ни одного решения. А я… разрываюсь между ней, детьми, мужем, работой, бытом. И всё — почти в одиночку.
Она родила меня сразу после школы, в Нижнем Новгороде. Тогда ей казалось, что любовь — это единственное, что нужно для счастья. Отец души в ней не чаял — носил на руках, решал все проблемы. Мама же не работала ни дня. Хозяйством занималась бабушка, а дед делал вид, что всё в порядке. Они думали: чем меньше она будет напрягаться, тем лучше. И воспитали беспомощную женщину.
Когда мне было одиннадцать, отца не стало — инфаркт. До сих пор помню тот вечер: слёзы, крики, мамин голос, сдавленный отчаянием, и тишину, которая воцалась на долгие годы. Мы переехали к бабушке и деду — мама не справлялась. Она днями не вставала с кровати, а мне, ребёнку, приходилось брать на себя слишком многое: готовить, учиться, молчать, не мешать.
Бабушка не выдержала горя и умерла через полгода. Перед смертью переписала на меня свою двушку. «Ты у нас одна умная», — прошептала она. Мама осталась жить с дедом, который тянул и её, и дом, и лекарства. Работа, пенсия, врачи, квартплата — всё держалось на нём. А мама… сидела, жаловалась, плакала. Иногда пыталась устроить личную жизнь, но её «романы» длились от силы пару месяцев. Кто захочет жить с такой?
Я выросла. Поступила в институт, встретила Андрея. Полюбили друг друга, поженились, сделали ремонт в бабушкиной квартире. Она уже тогда была на мне, и я почти ощущала себя хозяйкой жизни. Родили сына, потом дочку. Я крутилась как могла, успевала всё. Пока в нашу жизнь не ворвалась мама.
Сначала умер дед. Потом — почти сразу — его сестра, которая помогала с детьми. А мама осталась одна. Без родни, без жилья — она отказалась жить в старом доме и переехала к нам, в ту самую квартиру, где мы с Андреем растили детей.
Она не умеет ничего. Не может сходить в ЖЭУ, не знает, как оплатить свет, не разберётся, кого вызывать, если сломался кран. Квитанции копились месяцами, пока я не вмешалась. Уговаривала её найти хоть какую-то работу — уборщицей, вахтёршей… Но она даже слушать не хотела. Только жаловалась на давление, на мигрень, на то, что «всё бессмысленно».
Однажды она затопила соседей — забыла шланг от стиралки. Пришлось разбираться мне. Она стояла, рычала, а сосед кричал, махая кулаками. В итоге виноватой оказалась я.
Теперь она звонит мне по пять раз на дню. Если шумят соседи. Если перегорела лампочка. Если не знает, какую кашу сварить. И в голосе — ни грамма стыда. А у меня больше ни сил, ни слов. Я ухожу с работы, бегу домой, где двое детей и муж, который тоже ждёт внимания. Но мне нельзя сдаваться, потому что мама уже ждёт, чтобы я снова её спасала.
На неё нельзя положиться. Даже внуков оставить страшно — то забудет накормить, то выйдет во двор и потеряется. Всё в её мире — будто сквозь туман.
Иногда ловлю себя на мысли: а может, она просто не хочет меняться? Ей удобно быть слабой. Удобно, когда за неё всё делают другие. Ведь пока она жертва — её жалеют. А я… я сгораю. Молча.
Бросить её не могу. Всё-таки она моя мать. Но и тащить на себе — сил больше нет. Живу с надеждой, что однажды она очнётся и поймёт: ей шестьдесят. И это последний шанс стать взрослой. Ответственной.
Только боюсь, что в её мире всё так и останется детским: капризы, жалобы, чужие плечи. А я… я просто устала быть взрослой за двоих.
