**Дневник. Между семьёй и матерью, которая вечно в детстве.**
Иногда мне кажется, что проживаю не свою жизнь, а чью-то чужую. Будто моё счастье вечно откладывается на «потом», потому что есть одна взрослая женщина, упрямо отказывающаяся повзрослеть. Это моя мама. Ей, между прочим, уже 60, а ощущение — будто пятнадцать. Она мечется, как подросток, не способная принять ни одного решения. А я… разрываюсь. Между ней, детьми, мужем, работой и бытом. И всё — одна.
Родила меня мама сразу после школы, в Нижнем Новгороде. Тогда ей казалось, что любовь — это всё, что нужно для счастья. Отец боготворил её, носил на руках, зарабатывал, решал проблемы. Мама же ни дня не работала. Хозяйством толком не занималась — за неё всё делала бабушка. А дед просто закрывал глаза. Они думали: чем меньше мама будет напрягаться, тем лучше. В итоге вырастили беспомощную женщину.
Когда мне было 11, отец скоропостижно умер — сердце. До сих пор помню тот вечер: слёзы, крики, мамины истерики и тишину, растянувшуюся на годы. Переехали к бабушке с дедом — мама не справлялась. Лежала сутками, а мне, ребёнку, приходилось брать на себя слишком много. Готовить, учиться, молчать, не мешать.
Бабушка не выдержала горя и умерла через семь месяцев. Перед смертью оформила свою двушку на меня. «Ты у нас одна разумная», — сказала. Мама осталась с дедом, который тянул её, дом, лекарства. Работа, пенсия, врачи, квартплата — всё на нём. А мама… всё так же лежала, жаловалась, плакала. Иногда заводила романы, но ни один мужчина не задерживался — с ней же невозможно жить.
Потом я выросла. Поступила в институт, встретила Владимира. Полюбили друг друга, поженились, сделали ремонт в бабушкиной квартире. Она уже тогда была на мне, и я чувствовала себя хозяйкой. Родили сына, через три года — дочь. Крутилась, как могла, и всё успевала. Пока в нашу жизнь не ворвалась мама.
Сначала умер дед. Потом — почти сразу — его сестра, помогавшая с детьми. Мама осталась одна. Без родни, без жилья — ведь в старом доме жить отказалась, ютилась у нас.
Она не умеет ничего. Ни в ЖЭУ сходить, ни за свет заплатить, ни мастера вызвать. Квитанции копились месяцами, пока я не вмешалась. Уговаривала найти работу хоть вахтёршей — не слушала. Плакала, жаловалась на давление и «всё бессмысленно».
Однажды затопила соседей — забыла про шланг от стиралки. Разбираться пришлось мне. Она просто рыдала перед разъярённым соседом. Он орал, я краснела, мама тряслась, но виноватой оказалась я.
Теперь звонит по пять раз на дню. Соседи шумят, лампочка перегорела, не знает, какую кашу сварить. И в голосе — ни капли стыда. А у меня нет ни сил, ни слов. Устаю на работе, бегу домой к детям и мужу, который тоже хочет внимания. Но я не имею права упасть — мама ждёт, чтобы её снова спасали.
На неё нельзя положиться. Даже с внуками оставить страшно — то забудет накормить, то выйдет и потеряется. У неё всё — будто сквозь туман.
Иногда думаю: может, она просто не хочет меняться? Ей удобно быть слабой. Перекладывать всё на других. Ведь пока она жертва — её жалеют. А я… сгораю. Молча.
Бросить не могу. Всё-таки мама. Но и дальше тянуть её — невмоготу. Живу в надежде, что однажды она очнётся и поймёт: ей 60. И это последний шанс стать взрослой. Ответственной.
Но боюсь, так и останется всё по-детски: капризы, жалобы, чужие плечи. А я… просто устала быть взрослой за двоих.
