Автобусный водитель выгнал 80-летнюю старушку, у которой не было билета. Она ответила всего парой слов.
«Гражданка, у вас нет билета. Прошу выйти», резко сказал водитель, глядя на хрупкую женщину в поношенном пальто, едва державшуюся за поручень, чтобы не упасть.
Автобус был почти пуст. За окном медленно падал мокрый снег, и серые сумерки окутали город. Она промолчала, лишь крепче сжала потрёпанную сетку-авоську такую, в которой обычно носят продукты.
«Я сказал выходите! Это не дом престарелых!» повысил голос водитель.
Автобус будто замер. Несколько человек отвели глаза, делая вид, что ничего не замечают. Девушка у окна нервно прикусила губу. Мужчина в тёмном пальто нахмурился, но не поднялся с места.
Пожилая женщина медленно двинулась к выходу. Каждый шаг давался с трудом. Двери распахнулись с резким шипением, и ледяной ветер ударил ей в лицо. Она замерла на ступеньке, уставившись на водителя.
И затем тихо, но твёрдо произнесла:
«Я рожала таких, как ты. С любовью. А теперь мне даже присесть нельзя.»
И сошла, растворившись в снежной мгле.
Двери автобуса оставались открытыми. Водитель отвернулся, словно пытаясь убежать от собственных мыслей. Где-то в глубине салона кто-то всхлипнул. Девушка у окна смахнула слезу. Мужчина в пальто встал и направился к выходу. Один за другим пассажиры покидали автобус, оставляя билеты на сиденьях.
Через несколько минут салон опустел. Остался только водитель, сидящий в гробовой тишине, с невысказанным «прости» на пересохших губах.
А старушка медленно шла по заснеженной дороге. Её силуэт растворялся в сумерках, но каждый шаг излучал непоколебимое достоинство.
На следующее утро водитель пришёл на работу как обычно. Всё казалось прежним: ранний час, термос с чаем, маршрутный лист. Но внутри что-то перевернулось.
Его не отпускало беспокойство. Он почти не спал, вспоминая её взгляд не злой, не обиженный, просто усталый. И слова, отдававшиеся эхом в голове: «Я рожала таких, как ты. С любовью.»
Теперь на каждом маршруте он внимательно вглядывался в лица пожилых людей на остановках. Хотел найти её, хотя сам не понимал зачем. Попросить прощения? Помочь? Хотя бы признать, что ему стыдно.
Прошла неделя.
Вечером, под конец смены, он заметил знакомую фигуру у остановки возле старого рынка маленькую, сгорбленную. Та же авоська, то же пальто.
Он остановил автобус, распахнул двери и вышел.
«Бабушка прошептал он. Простите. Тогда я был не прав.»
Она подняла на него глаза. И мягко улыбнулась. Ни упрёка, ни злости.
«Жизнь, сынок, всех учит. Главное слышать. А ты услышал.»
Он помог ей подняться в салон и усадил на первое место. Достал термос, налил чаю. Ехали молча. Но теперь это была другая тишина тёплая, лёгкая. Она будто сняла груз с обоих сердец.
С тех пор он всегда носил с собой несколько лишних жетонов для тех, кому не хватало на билет. Особенно для бабушек.
Каждое утро перед сменой он вспоминал её слова. Они стали не просто напоминанием о вине, а уроком как остаться человеком.
Весна пришла внезапно. Снег растаял быстро, и вскоре на остановках появились букетики подснежников бабушки продавали их, по три цветка в целлофане. Он начал узнавать их лица, здоровался, помогал зайти. Иногда просто улыбался и видел, как это важно.
Но ту самую бабушку больше не встречал.
Он искал её каждый день. Расспрашивал, описывал. Кто-то сказал, что она, возможно, жила за кладбищем, за мостом. Даже ходил туда в выходные без формы, без автобуса. Просто шёл. Искал.
И однажды нашёл: скромный деревянный крест с фотографией в овальной рамке. Те же глаза.
Он простоял там долго, молча. Деревья шелестели над головой, а солнце пробивалось сквозь ветви.
На следующее утро на переднем сиденье его автобуса лежал маленький букетик подснежников. Он собрал их сам. Рядом поставил картонную табличку, вырезанную от руки:
«Для тех, кого забыли. Но кто не забыл нас.»
Пассажиры читали молча. Кто-то улыбался. Кто-то оставлял монетку. А водитель просто ехал дальше. Медленнее, аккуратнее. Иногда останавливался чуть раньше чтобы бабушка успела.
Теперь он понимал: каждая бабушка чья-то мать. Каждая улыбка чьё-то «спасибо». А всего пара слов может перевернуть чью-то жизнь.
