— Если завтра ты не отведёшь сына к отцу, я выброшу вас обоих из дома! Я не нуждаюсь в ночных соплях и слезах! Ты меня понял?

Если ты не отведёшь сына к отцу завтра, я выгоню вас обоих из дома! Мне не нужны ваши сопли и крики ночью! Ты меня понял? бросает он, и эти слова бьют Василису, как удар по щеке, жгут её более, чем любой пощёл. Она сидит на краю их общей кровати, спиной к Степану, качая больного, беспокойного Кирилла, который спит. Трёхлетний мальчик тяжело дышит, пот стекает по лбу, из груди слышны прерывистые стенания не истерика, а мучительный вопль больного ребёнка. Температура не падает, хотя лекарство принялся час назад. Рукой она ощущает, насколько горячо его маленькое тело, и её сердце сжимается от бессилия и тревоги. За её спиной, на своей половине кровати, муж ворочается, сжимает зубы.

Она слышит, как он ворочается, как издаёт раздражённые хрипы, как трясёт матрас. Это продолжается уже час, с тех пор как температура Кирилла снова подскочила и он заплакал во сне. Степан молчит, но в комнате почти ощущается искра его сдерживаемого гнева. Василиса пытается заглушить шум, прижимая сына крепче, шепчет бессвязные успокоения, но жар и боль не дают ему успокоиться.

И вдруг взрыв. Он не просто говорит, а рычит, выскакивая из кровати так резко, что пружины скрипят в протесте. Василиса отскакивает, оборачивается. Степан стоит в середине комнаты, освещённый тусклым ночником, высокий, натянутый, как струна. Его обычно красивое лицо искажено гневом, глаза сверкают, как молния. В руке он держит подушку, только что сорванную с кровати.

Не успев ни слова произнести, он бросает подушку в противоположную стену. Тупой удар, подушка скатывается в кучу на полу. Жест столь неожиданный, столь дикий в этой тихой ночи, где лишь плач ребёнка и её собственное тревожное дыхание, заставляет её замереть. Неужели это тот же Степан, который полгода назад носил Кирилла на плечах в парке, смеялся над его неуклюжими попытками бросить мяч в кольцо, терпеливо читал ему одну и ту же книгу про трактор десяток раз? Тот, кто клялся перед свадьбой, что Кирилл как собственный сын, что он всегда хотел мальчика и готов стать настоящим отцом? Три месяца официального брака стерли эту идиллию, будто её и не было. Маска идеального отчима и любящего мужа сорвалась, обнажив уродливое, эгоистичное ядро.

Степан подходит к кровати, нависает над ней. Его тень падает на неё и ребёнка огромная, угрожающая.

Я же просил, ты меня слышишь? шипит он, понижая голос до опасного шёпота, который пробирает Василису до костей. Хватит этих ночных концертов! Я работаю, мне нужен отдых, а не ваш вой! Завтра! И не хочу видеть его здесь! Отведи его к отцу, пусть он присмотрит за ним!

Василиса медленно поднимает глаза к нему. Шок отступает, уступая холодному, звенящему возмущению. Она крепче обнимает сына, будто пытаясь защитить его не только от болезни, но и от этой волны ненависти, исходящей от мужчины, который недавно клялся любить их обоих.

Степан, ты в своем уме? спрашивает она, стараясь удержать голос ровным. Какой отец? Ты же знаешь, что Игорь живёт в Сибири, в тысяче километров отсюда, видел Кирилла лишь один раз, когда ему был месяц. Он платит алименты нерегулярно, после скандалов. Ему всё равно, и ты об этом знаешь! Куда я его отведу? Особенно сейчас, когда он болен!

Она произносит то, что они уже обсуждали до свадьбы. Степан всегда кивал, сочувственно вздыхал, называл Игоря безответственным ублюдком и обещал, что он никогда не будет таким, что Кирилл его сын. Куда делись эти обещания?

Это не моё дело! перебивает он, без сочувствия, только ледяное раздражение. Мне всё равно, где живёт его отец, что он хочет или не хочет. Меня лишь волнует, что я не могу спать в своём доме изза твоего ребёнка! Ты мать решай проблему. Хочешь жить здесь избавься от него. С глаз долой, с сердца вон. Завтра утром собери его вещи и вперёд. К отцу, бабушке, в интернат, куда угодно! Но больше его здесь нет!

Он смотрит свысока, челюсти сжаты, глаза излучают надменное презрение, которое всё чаще появляется у него в последние недели, когда чтото идёт не так. И теперь объектом его отвращения стал её больной, беспомощный сын, а также она сама.

Слова «интернат куда угодно!» развевают в комнате гнилой запах яда. Василиса смотрит на него, в её глазах больше нет замешательства. Внутри разгорается холодный, яростный огонь. Интернат, её сын, больной Кирилл этот мужчина только что предложил отправить ребёнка в интернат, потому что он мешает ему спать. Это не просто удар, а раскалённый шип, сжигающий последние остатки иллюзий, последнюю крупицу надежды, что всё это лишь момент слабости. Нет, это его истинное лицо, и оно отвратительно.

Ты начинает она, и к своему удивлению её голос звучит ровно, без дрожи, лишь с ледяными нотами, заставляющими Степана слегка дернуться. Ты действительно сказал про интернат?

Он колеблется, явно не ожидая такой спокойной, почти стальной реакции. Но быстро восстанавливает маску праведного гнева.

И что? фырчит он, скрещивая руки. Я просто предлагаю варианты. Если ты не можешь сама справиться с ребёнком, может, найдутся люди, которые сделают это профессионально? Я не обязан терпеть это каждую ночь! Я женился на тебе, а не на твоих отпрысках.

«Отпрыски» режут её до глубины. Раньше он называл его «Кирюша», «сынок», «наш мальчик». Теперь «отпрыск». Она, не желая потревожить спящего Кирилла, встает с кровати, каждое движение продумано, полно внутренней решимости.

Зна