Ушла без прощания
Зинаида Фёдоровна стояла у окна, глядя во двор, где Марья Семёновна из восьмой квартиры развешивала бельё. Соседка напевала что-то под нос, встряхивала простыни, а ветер играл её седыми прядями. Обычное утро, привычные заботы. Но Зинаиду не отпускало чувство, будто что-то не так.
— Мама, завтракать будешь? — позвала её Людмила с кухни.
— Сейчас, сейчас, — отозвалась Зинаида Фёдоровна, но от окна не отошла.
Люда вошла в комнату, вытирая руки фартуком. Дочь всегда была хороша собой, а сейчас, в свои тридцать пять, будто расцвела ещё сильнее. Волосы собраны в строгую косу, взгляд ясный, только губы сжаты — верный знак, что она о чём-то раздумывает.
— Мам, мне нужно с тобой поговорить, — сказала Людмила, наливая чай в фамильные чашки.
— Говори, доченька.
Зинаида присела напротив, обхватив ладонями тёплую фарфоровую чашку. Чай крепкий, душистый — такой любила её покойная свекровь. Вот ведь, опять о ней вспомнила. Уж полгода прошло, а мысли не отпускают.
— Мне предложили новую должность, — начала Люда, не поднимая глаз. — Зарплата в два раза выше.
— Ну и славно! — обрадовалась Зинаида. — Давно пора, ты у них лучшая.
— Только работать придётся в Москве.
Слова повисли в воздухе. Зинаида поставила чашку, даже не пригубив.
— В Москву?
— Да. Там новый филиал открывают, нужен главный по отделу. Я всё обдумала, мам. Это шанс.
— А я? — вырвалось у Зинаиды Фёдоровны.
Люда наконец подняла глаза, и мать увидела в них ту самую твёрдость, что знала уже много лет. Таким же был взгляд дочери, когда та в шестнадцать объявила, что пойдёт не в медучилище, как хотела мать, а в политех. Таким же — когда разводилась с мужем, несмотря на все уговоры.
— Мам, ты же взрослая. Справишься. Да и Москва — не за тридевять земель.
— Но ведь… — Зинаида запнулась. Что она хотела сказать? Что боится одиночества? Что привыкла к Людиным шагам по утрам, к её голосу на кухне, к возможности просто быть рядом?
— Мам, мне уже тридцать пять. Хочу попробовать что-то новое, пока не поздно.
— А здесь разве плохо? — Зинаида окинула взглядом кухню, где прошли годы, где Люда готовилась к экзаменам за этим столом, где они пережили тяжёлые времена после смерти отца.
— Не плохо. Но и не то, чего хочу. Мне нужно… — Люда замолчала, подбирая слова. — Мне нужно почувствовать, что живу, а не просто иду по накатанной.
Зинаида сделала глоток остывшего чая. Горький. Забыла сахар положить.
— А когда уезжать?
— Через две недели. Нужно успеть всё оформить.
Две недели. Четырнадцать дней. Зинаида попыталась представить утро без Люды. Тишина, пустая кухня, никого, кто спросит, как дела, поможет открыть банку или просто выслушает.
— Ты всё продумала? Квартира, работа…
— Всё улажу. Фирма помогает с жильём, а здесь замену найдут. Мам, пойми меня.
Зинаида кивнула, хотя понимать не хотела. Хотелось кричать, что дочь эгоистка, что бросает её одну. Но разве сама она не мечтала когда-то уехать из родительского дома? Правда, тогда были другие времена — война, разруха, не до мечтаний. Теперь же всё иначе, и дочь имеет право на свой путь.
— Ладно, — сказала она наконец. — Если ты решила.
Люда облегчённо вздохнула.
— Спасибо, мам. Я знала, что ты поймёшь.
Следующие дни пролетели в хлопотах. Люда бегала по инстанциям, собирала вещи. Домой приходила поздно, усталая, и они почти не разговаривали. Зинаида не расспрашивала, боясь сделать отъезд ещё реальнее.
Она занималась привычным — готовила, убирала, смотрела телевизор. Только теперь каждое дело окрашивалось мыслью: скоро всё буду делать одна. Варить кашу на одного, мыть одну тарелку, разговаривать с котом, потому что больше не с кем.
— Мам, помнишь, как мы с папой в Сочи ездили? — спросила как-то вечером Люда, разбирая фотоальбом.
— Как же забыть. Тебе лет семь было, всё норовила в море одна заплыть.
— А папа меня на руках носил, говорил, что я его русалочка, — улыбнулась Люда. — Хорошо было.
— Да, хорошо.
Зинаида взяла старую фотографию. Вот они втроём на пляже. Муж загорелый, смеётся, Люда на его плечах, а она сама — молодая, счастливая, без этой усталости в глазах, что появилась после его ухода.
— Знаешь, — продолжила Люда, — если бы папа был жив, он бы меня поддержал. Понял бы, что нужно пробовать.
— Отец всегда тебя поддерживал, — согласилась Зинаида. — Может, даже слишком.
— Что значит слишком?
— Ничего, дочка. Просто он тебя очень любил. Порой больше, чем себя.
Люда отложила фотографии и обняла мать.
— Мам, я тебя тоже люблю. И не бросаю. Просто… хочу другую жизнь.
Зинаида прижалась к дочери, вдохнула знакомый запах её волос. Когда Люда была маленькой, она так же обнимала её перед сном, читала сказки, пела колыбельные. Теперь дочь выросла, у неё своя дорога, и держать её рядом только из страха одиночества — эгоизм.
Накануне отъезда Люда принесла коробки, начала складывать вещи. Зинаида помогала, заворачивала в газеты посуду. Привычные предметы, годами жившие в доме, теперь казались чужими, готовыми к переезду.
— Мам, оставлю тебе ключи от моей комнаты, — сказала Люда. — Может, захочешь что-то переставить.
— Какие гости? — фыркнула Зинаида. — Кто ко мне поедет?
— Ну мало ли. Тётя Галя из Рязани обещала навестить.
— Тётя Галя обещает уже лет десять.
Они рассмеялись, и на миг стало легче. Как в старые времена, когда они были просто матерью и дочерью, а не двумя женщинами, которых разделяют выбор и расстояние.
Вечером Люда долго говорила по телефону с подругой, обсуждала новую работу. Голос её звенел от счастья. Зинаида слуИ когда поезд тронулся, унося дочь в новую жизнь, Зинаида Фёдоровна помахала ей в след и тихо прошептала: «Пусть тебе будет счастливой, моя ненаглядная».
