Лето в деревне Калиновке стояло знойное. Воздух дрожал от жары, а я, раскинувшись на диване под монотонный гул вентилятора, пыталась спастись от духоты. Включённый телевизор что-то бормотал, но я, закрыв глаза, не вслушивалась. Вдруг раздался звонок. На том конце провода — голос Маринки, моей подруги с детства, с которой мы не виделись целую вечность.
— Привет! Как ты там? — её голос звучал радостно.
— Как вареник в кипятке, — простонала я. — У нас за сорок, дышать нечем.
— У нас тоже пекло, но хоть речка рядом. Приезжай, а? Соскучилась!
— И я по тебе, — вздохнула я. — Может, на днях выберусь.
Поболтали о внуках, о бытовых мелочах, потом попрощались. Но мысль о поездке в такую духоту, да ещё с пересадками, казалась невыносимой. И всё же, как отказать человеку, с которым дружишь с самого детства? Последний раз я была у неё три года назад. «Скучаю! Приезжай!» — такие слова сейчас редко услышишь. И я решилась: «В деревню, в глушь, в Самарскую область!» Именно туда, в родные края, лежал мой путь.
Решила сделать сюрприз. Без звонков, без предупреждения — просто приехать и сказать: «Вот и я!» На следующий день я выдержала четыре часа в душном автобусе, добралась до райцентра и поспешила к кассе за билетом до Марининой деревни. В душе шевелился страх: вдруг мест не останется, и придётся трястись на ногах, зажатая среди потных пассажиров. Но удача улыбнулась — билет в руках, будто выигрышный! Оставалось лишь пережить три часа ожидания на вокзале.
Наконец, объявили посадку. Люди, измученные жарой, потянулись к автобусу. Среди них выделялась одна женщина — стройная, в больших солнцезащитных очках, яркой кофте и белых брюках. На голове — лёгкая шляпа, а рядом стоял изящный чемодан на колёсиках. Будто она собралась не в деревню, а на курорт.
Вдруг к остановке прорвалась дородная женщина лет шестидесяти. В простом ситцевом платье, с потрёпанным платком на голове, она тащила огромные сумки. Крича «Посторонись-и-ись!», она пробивалась вперёд, словно танк, и налетела на «курортницу», пытаясь оттеснить её чемодан. Та стояла неподвижно. Я замерла: сейчас начнётся скандал!
Но тут подъехал автобус — старенький, скрипучий, будто свидетелями прошлых лет. Толпа хлынула внутрь. Я, стиснув билет, пробилась к своему месту — к счастью, оно было свободным. Оказалось, я сижу прямо за теми самыми женщинами. Дородная дама прижала «модницу» к окну. Та, поняв, что спорить бесполезно, лишь поправила шляпу. Положила её на колени, но поля мешали соседке. Пришлось надеть обратно. Пассажиры хмыкнули.
Автобус тронулся с скрипом. Рядом дремал парень в наушниках, а дородная женщина не могла усидеть. Видимо, что-то произошло до моей посадки, и она решила взять реванш. Бурча что-то о «городских выскочках, которым тут не место», она ёрзала на сиденье, пихала сумками чемодан. Жара лишь усиливала раздражение. Пот катился градом. Она сняла платок, вытерла лицо и поправила седые волосы, заправляя их за уши.
Вдруг «модница» повернулась, и я увидела аккуратный профиль.
— Всё та же неуёмная, Толстушка, — спокойно сказала она.
Автобус будто подпрыгнул от её слов.
— Что?! — взревела полная женщина, колыхаясь от возмущения. — Это я Толстушка?!
Она раскинула руки, призывая всех в свидетели.
— Вы слышали, что она сказала?!
— Сними очки! — потребовала она.
Я напряглась: сейчас будет драка! Пассажиры замерли. Очки медленно опустились. Полная женщина ахнула и… бросилась обнимать «модницу».
— Люди добрые! Да это же Людка, моя Пташка! — закричала она. — Мы с ней десять лет за одной партой в Самаре сидели! Людмила Сорокина! Господи, сколько лет прошло? Тридцать? Как ты меня узнала?
— По привычке, Нинка Кузнецова, — улыбнулась изящная. — Вечно волосы за уши заправляешь, когда злишься. Я в ваш санаторий еду, сердце подлечить.
— В санаторий? Здорово! Я там повариха, меня все знают! — гордо заявила Нина. — А ты всё такая же — лёгкая, как пух?
— На пенсии, но танцы преподаю, — ответила Люда, принимая от меня шляпу.
Женщины успокоились, начали вспоминать молодость.
— Всех одноклассников найдём, у меня ноутбук с собой, в интернете поищем, — пообещала Люда.
— В интернете? — расхохоталась Нина. — У нас сначала связь поймать надо! Сноха моя, Маринка, на табуретку залазит с телефоном, чтоб сигнал поймать. Но ничего, санаторий у нас большой, там сеть есть. Слушай, Людка, поехали ко мне ночевать? Поговорим, вкусненького наготовлю. Завтра в санаторий отвезу.
За окном мелькали поля, коровы, пруды с утками. Автобус останавливался у деревенских домов, выпуская пассажиров. Я смотрела в окно, а до меня доносились их разговоры:
— Постарели мы, Нинка, — вздохнула Люда. — Годы летят.
— Ты ещё ничего, стройная! А я… ну, деревня, — хохотала Нина. — Меня сноха не наряжает, как твоя. Я детям всё отдаю, они в долгах вечно.
— А мои мне своё старьё приносят, — грустно сказала Люда. — Новое себе берут, а старое мне «в подарок». Забота, мол. Дочка баночки какие-то приносит, а там всё на английском — не разберёшь, то ли крем, то ли отрава. Чуть волосы не потеряла!
— У меня четверо внуков, — гордо сказала Нина.
— А у меня трое. Доживём до правнуков, Нин?
— Доживём, Людка, куда денемся! — рассмеялась та. — Ой, смотри, мой дом! Видишь, крыльцо зелёное?
— Тётя Нин, выходите! — крикнул водитель. — ДвериЖенщины вышли, обнявшись, а я через полчаса уже стояла у старого забора Маринкиного дома, глядя, как она, в своем рваном фартуке, поливает огурцы, и вдруг поняла, что настоящая дружба — это когда тебя ждут, не смотря ни на что.
