— Ты уходишь к этой деревенщине? — голос Марины дрожал, будто осиновый лист.
— Не смей так её называть, Марина. Я принял решение, прости, — я торопливо совал вещи в сумку, избегая её взгляда.
— Надеюсь, ты одумаешься. Люди тебя осудят! Соседи, коллеги — все будут сплетничать! На кого ты променял семью? На какую-то повариху с рынка! Что я скажу Алёнке и Димке? Что их отец, такой интеллигентный, сбежал к бабе с тяжёлыми руками? — Марина комкала платок, лицо покраснело, как у рака.
— Дети? Они уже большие, Марина. Алёна замуж собралась, а Дмитрий сам себе голова. Нам с тобой они не указ. А соседи пусть болтают — мне плевать. Не мне их судить, и не им меня, — говорил я спокойно, но твёрдо.
Но её не убедишь. Развод — всегда как нож по горлу, даже если сам его затеял. Марина отвернулась к окну, плечи дёргались. Мне не было её жалко. Внутри — пустота, будто после пожара.
—
Марина — моя третья жена. Когда мы познакомились, сердце заколотилось, словно в шестнадцать. Красивая, ухоженная, с походкой королевы. Я тоже был ничего: знал, что нравлюсь женщинам. Выбор был, но я вечно влюблялся сломя голову и женился не раздумывая. Правда, быт быстро гасил романтику, и я сбегал. Дети появились только с Мариной.
Я думал, она — моя судьба, мой якорь. Но любовь, как спелое яблоко, со временем сморщилась в сушку. На людях мы изображали идеальную пару: улыбки, дорогие костюмы, показное благополучие. Соседи завидовали нашей «идеальной» семье, бабки у подъезда шептались, а мы гордо шагали мимо, будто по красной дорожке.
Но за закрытой дверью — полный бардак. Марина не была хозяйкой. Холодильник пустовал, стирка копилась неделями, пыль лежала, как снег в январе. Зато сама — с безупречным маникюром, новой причёской и дорогим парфюмом. Марина мнила себя звездой, вокруг которой должен танцевать весь мир. Она не любила — она позволяла себя любить. Даже детям и мне её сердце было закрыто.
С нами жила моя мать, Анна Семёновна. Она долго терпела этот беспорядок, но потом взяла бразды правления в свои руки. Тихо, без лишних слов, учила Алёну и Димку готовить, убирать, заботиться о себе. Марина, считая себя аристократкой, называла детей только полными именами — Алёксандра, Дмитрий — и держалась от них на расстоянии. Дети прилипли к бабушке, к её теплу и справедливости, а от матери отдалились.
Марина запрещала мне общаться с соседями, считая их разговоры «дешёвыми». Сама она и «здравствуйте»-то говорила сквозь зубы.
В первые годы брака я был слеп. Любил, радовался, жил как в сказке. Алёна блистала в школе, а Дмитрий был жутким двоечником. Меня это удивляло: одни гены, одно воспитание, а дети — как небо и земля. Димку мы тянули изо всех сил, но он упрямо не учился. К десятому классу он возненавидел сестру за её успехи. Иногда я разнимал их драки, чувствуя, как семья трещит по швам.
—
Это были лихие девяностые. После школы Дмитрий связался с бандитами и пропал. Три года — ни слуху, ни духу. Мы искали его, подавали в розыск, но всё без толку. Смирились, оплакали. Мать, глядя на Марину, шипела:
— Всё потому, что мать его не любила.
Марина злилась, запиралась в ванной и рыдала. Надежда на возвращение сына таяла. И вдруг он объявился — худой, в шрамах, с пустым взглядом. С ним была жена, такая же потрёпанная жизнью. Мы приняли их с опаской, боясь гнева сына. Дмитрий смотрел на нас с подозрением, озирался, молчал.
Алёна тоже ушла из дома. Жила с каким-то подозрительным типом без росписи. Приходила к нам в синяках, но молчала.
— Алёна, брось его, он же садист! Убьёт в конце концов! — умоляла мать сквозь слёзы.
— Бабуль, всё в порядке. Я просто упала. Пройдёт, — Алёна уже не была той отличницей из школьных времён.
—
А потом я, забыв про седину, влюбился. Сам не ожидал. Седина в бороде, а бес в ребро. Домой возвращаться не хотелось: там — скандалы с Димкой, холод Марины, упрёки матери. Мол, трижды женился, а толку ноль: дети — как бродяги, жена — не хозяйка.
На заводе, где я работал, в столовой готовила повариха Люба. Весёлая, простая, с добрым сердцем. Годами я её не замечал — полную, с румяными щеками. Но её смех, как весенний ручей, однажды растопил лёд в моей душе. Люба шутила, сыпала прибаутками, и от неё веяло теплом. Я стал задерживаться в столовой, искать повод поболтать.
Люба была полной противоположностью Марине. Простой платок на голове, руки без маникюра, только яркая помада на губах. Но от неё исходил свет. В её квартире пахло пирогами, в холодильнике всегда стоял борщ, котлеты, каша. Она угощала всех — соседей, подруг, раздавала тепло щедро, как хлеб. С ней я чувствовал себя живым, будто напился воды из родника.
Я начал ухаживать: цветы, кино, прогулки. Люба отвечала не сразу.
— Сергей, ты мне нравишься, но у тебя семья. Не хочу быть разлучницей, — говорила она.
Я метался. Решиться на уход было как шагнуть в пропасть. Но слухи дошли до Марины. «Доброжелатели» всё разболтали: кто она, где живёт, как давно я пропадаю. Марина закатила истерику, обзывала Любу «деревенской дурой», грозилась покончить с собой.
Через полгода я собрал вещи и ушёл к Любе. Она встретила меня с улыбкой, но поставила условие:
— Сергей, через месяц приносишь паспорт с печатью о разводе. Иначе я тебя не оставлю.
Я развёлся. Мы с Любой расписались. Я ни о чём не жалею. Алёна и Дмитрий теперь часто у нас гостят. Люба кормит их от души, и они, кажется, оттаивают. Алёна,Теперь они смеются за общим столом, а я смотрю на них и думаю, что счастье, оказывается, такое простое.
