Он стал ей отцом — хоть и не по крови. И больше она никого так не называла.
— Убери руки! Чего тебе от меня надо? Я тебе ничего не должен! Кто знает, чей это ребёнок — может, даже не мой вовсе! — крикнул Алексей, хлопнув дверью.
Светлана застыла в коридоре, словно окаменев. Еще вчера он шептал ей ласковые слова, целовал пальцы, клялся в вечной любви. А сегодня — только презрение в глазах, гнев, обвинения, режущие, как нож. Ей тридцать семь, первая беременность, и она уже решила — оставит дитя. Даже если придётся одной. Чуда не ждала, просто знала: выносит, родит, вырастит.
Так появилась Дашенька. Тихая, светловолосая, словно лучик. Не капризничала ночами, не болела — будто чувствовала, что маме не до нежностей. Светлана ухаживала за дочкой исправно: кормила, купала, водила в больницу. Но всё это — без души. Дашу не прижимали к сердцу, ей не говорили шёпотом: «Родная, ты моя радость». Всё делалось механично, будто по расписанию.
Девочка подросла. К шести годам привыкла к тишине в доме, к холодным взглядам матери, к её вечной усталости. А потом в их жизни появился мужчина.
В деревне под Калугой сразу зашумели: «Глянь-ка, привела кого-то чужого! Да ещё, слыхали, с тюрьмы!» Бабы судачили, мужики качали головами, но Светлану пересуды не трогали. Она верила — Иван, возможно, её последняя надежда. Мужчина был суровый, с тяжёлым взглядом, но руки — золотые.
С его приходом дом словно ожил: забор выровняли, стены покрасили, во дворе навели порядок. Он не гнушался работы: чинил крышу старушке-соседке, рыл колодец вдове, а в благодарность брал лишь банку солёных огурцов. Люди замолчали. К Ивану стали относиться с уважением. И Светлана рядом с ним изменилась — мягче стала, и на Дашу смотреть начала иначе.
Однажды, вернувшись из школы, девочка увидела во дворе качели — крепкие, деревянные, с толстыми верёвками.
— Это мне?.. Дядя Ваня?..
— Тебе, доченька. Пробуй, не сломаются!
С того дня он стал для неё больше, чем просто мамин муж. Готовил завтраки, завязывал шарф перед школой, учил, как рубить дрова и разводить костёр. Рассказывал ей истории: как ухаживал за умирающей матерью, как брат выгнал его из дома, как впервые пожалел, что не оставил после себя детей.
Даша слушала, затаив дыхание. На Новый год он подарил ей коньки — не дешёвые, а настоящие. И сам повёл на замёрзшую речку. Учил падать, подниматься, скользить. А однажды, засыпая, она прошептала:
— Спасибо, папа…
Он отвернулся. И заплакал. Впервые за много лет. Тихо, по-мужски — сдержанно.
Она выросла. Уехала в Тулу на учёбу. Он приезжал с гостинцами, стоял под окнами университета перед экзаменами, шептал: «Ты справишься, девочка моя». Отдавал последние деньги, был рядом, когда она выходила замуж. Держал на руках внуков — так нежно, будто они его кровь.
Когда его не стало — сердце Даши будто остановилось. Воздух стал чужим. В доме больше не пахло пирогами, только пустотой. Она шла на кладбище, несла цветы и шёпотом говорила:
— Ты всегда был моим папой. Единственным. Самым родным.
Потому что отцом становится не тот, кто дал жизнь, а тот, кто не ушёл. Кто обнял, когда дрожали руки. Кто шептал: «Я здесь», — когда страшно. Даша до сих пор хранит его фотографии. На них он улыбается. И она знает — он был её солнцем, её защитой, её настоящим отцом.
