В среду утром Артём впервые за последние три года не смог встать с кровати. Не из-за болезни, не из-за пробок, не потому что проспал. Просто внутри что-то сломалось. Он сидел на краю кровати в старом застиранном халате, который когда-то подарила ему Лиза, и тупо смотрел на свои босые ноги, будто в этих пальцах могла быть причина шевелиться. Но не находил.
На часах было 8:23. Телефон мигал уведомлениями: «совещание через 35 минут», «отчёт сдать до обеда», «оплатить коммуналку». Всё, что вчера ещё казалось важным, сегодня вызывало тошноту. Он выключил экран. С кухни доносилось бульканье чайника — будто квартира по привычке изображала нормальную жизнь. Но Артём так и не налил воду. Подошёл к окну, распахнул его, вдохнул холодный московский воздух, достал сигарету — хотя бросил ещё год назад — и закурил. Руки дрожали. А потом потекли слёзы. Без рыданий, без звуков. Просто капали. Как плачут те, кто слишком долго держал всё в себе.
Артёму было 37. Он работал в IT, снимал двушку на окраине, ездил в отпуск в Сочи, питался по графику, ходил в зал три раза в неделю. «Успешный, стабильный» — так он думал о себе, пока всё не начало разваливаться. Вернее, не разваливаться, а тихо гнить изнутри. Коллеги стали чужими, даже обычные разговоры давили, а каждый рабочий проект казался бессмысленной рутиной. Улыбки — фальшивыми, встречи — пустой тратой времени, и каждое утро начиналось с одного вопроса: «Зачем это всё?»
Лиза, его бывшая, однажды просто сказала:
— Прости, Тёма, но с тобой как с роботом. Я не чувствую, что ты живой.
И ушла. Без скандалов, без истерик. Просто собрала вещи и исчезла. Он не останавливал её. Не просил вернуться. Просто остался один. В квартире, где каждая вещь напоминала о прошлом, а теперь казалась чужой.
В ту же среду он натянул джинсы, куртку, вышел из подъезда и, не думая, поехал не на работу, а в Сокольники — в тот самый парк, где когда-то пил пиво с друзьями под гитару. Взял отгул, сославшись на мигрень. Купил кофе и сел на лавочку у пруда, где по льду важно шагали голуби. Он просто сидел. Смотрел на людей, на собак, на детей. Впервые за долгое время — без мыслей о дедлайнах, без чувства вины за безделье. Он был никем. И это оказалось не страшно. Даже — свободно.
— Тоже сбежал? — услышал он рядом.
Обернулся. Женщина. Низенькая, лет сорока, с тёмно-русыми волосами, собранными в хвост, в потёртом пальто с зашитым карманом. Голос у неё был тихим, как шёпот осеннего ветра. Не давил, не требовал — просто был.
— Наверное, — ответил он. — А вы?
— Я сбегаю, когда уже не могу. Сегодня одна из таких сред.
Она представилась — Ольгой. Работала в библиотеке, растила дочь-подростка, развелась пять лет назад. И каждый раз, когда мир давил слишком сильно, приходила сюда. Сидела. С книгой. Или без.
Они молча просидели рядом почти час, обменявшись парой фраз. Потом она встала:
— Я тут бываю по средам и пятницам. Если хочешь — приходи.
С той встречи Артём стал приходить. Иногда — чтобы почувствовать, что он ещё существует. Иногда — чтобы послушать, как она читает Пастернака или Ахматову. Иногда — просто молчать. Но каждый раз — чтобы быть.
Ольга была без фальши. С ней не нужно было притворяться. Не нужно было быть сильным. Не нужны были слова. Её присутствие было как тёплый дом — туда можно прийти и просто быть собой.
Через несколько недель он сказал:
— Я снова чувствую, что живу.
— Значит, не всё потеряно, — улыбнулась она. — Это не конец. Это поворот.
Прошло полгода. Работа осталась той же. Да и Артём не превратился вдруг в счастливчика. Но он начал просыпаться — не с мыслью «опять этот день», а с вопросом: «А что сегодня будет?»
Он стал замечать в коллегах то, что раньше игнорировал — их усталость, их страхи. Стал звонить отцу не на пять минут. Достал с антресолей старую гитару. Даже написал Лизе письмо — не с надеждой, а с благодарностью. И понял: внутри больше нет пустоты.
А потом пришла пятница. Он приехал к Ольге. С вишнёвым пирогом в бумажном пакете. Просто так. Но дверь открылась — и он увидел её лицо, бледное, с красными глазами, с листком бумаги в руке. У её дочери нашли опухоль. Быстро. Жестоко. Без предупреждения. Она не кричала — просто стояла, сжав кулаки до хруста.
Он не ушёл. Остался. Был рядом, когда она валилась с ног. Искал врачей, ночевал в больничных коридорах, держал её за руку, когда та задыхалась от слёз. Он не говорил «всё будет хорошо». Он просто говорил:
— Я с тобой. Мы справимся. Вместе.
Прошёл год. Её дочь пошла на поправку. Снова смеялась. Снова спорила про музыку и сериалы. Ольга снова носила своё потрёпанное пальто и смеялась тем смехом, который Артём теперь считал самым тёплым звуком на свете.
А он… Он больше не искал смысл в рабочих отчётах. Не ждал выходных, чтобы сбежать. Он просто жил. Дышал. Пил кофе по утрам. И каждый раз, когда на душе становилось тяжело, вспоминал:
Иногда, чтобы выжить, надо просто дотянуть до пятницы.
А потом — до следующей. И ещё одной. Пока не станет легче. Пока снова не научишься жить.
