Каждый вечер ровно в шесть Никита занимал своё место у окна. Ни раньше, ни позже. Как будто внутри срабатывал таймер, включавший привычный ритуал: вскипятить чайник, взять потрёпанный томик, устроиться на вылинявшей подушке у подоконника. На нём — дымящаяся кружка, раскрытая книга, мутный след от дыхания на холодном стекле — осень в Перми давала о себе знать. Комната купалась в жёлтом свете старой лампы, а за окном постепенно сгущались сумерки. Телефон молчал. Телевизор не включался. Никита наблюдал за двором — своим маленьким живым спектаклем, где каждое движение было частью давно знакомой постановки.
Ему было шестьдесят восемь. Пенсия скромная, здоровье — как уральская погода: то солнце, то метель. Давление шалило, колени ноют, но он держался. Жил один. Жена ушла пять лет назад — тихо, во сне, без мучений, как позже сказали врачи. С тех пор дом звучал по-другому: скрип половиц, эхо шагов, тишина, ставшая гуще. Дети разъехались: сын в Новосибирске, дочь в Польше. Звонили по праздникам, отчитывались коротко, будто по обязанности. Приезжали ещё реже. Зато двор оставался. Верный, как старый пёс Барсик, обходивший каждый вечер свою территорию.
Двор был простым и неухоженным: покосившаяся скамейка, старый тополь с облезлой корой, несколько машин и заросшая окурками песочница. Асфальт потрескался, весной лужи отражали лишь серое небо и тусклые окна хрущёвок. Но Никита знал этот двор, как свои пять пальцев. Замечал, кто выбрасывает мусор, кто прячет бутылку за гаражами, кто ведёт пса гулять, а кто делает вид, что идёт на работу, но просто слоняется без дела. Он читал их, как открытую книгу, где герои годами играют одни и те же роли.
Но главное — каждый вечер мимо проходила она. Женщина в тёмно-синем пальто. Высокая, с гордой осанкой, аккуратно собранными волосами и книгой, прижатой к груди. Всегда одна. Без телефона, без наушников. Её шаги были как ноты тихой мелодии, что звучала только для неё. Шла неторопливо, но с внутренней уверенностью, будто знала, куда идёт. И каждый раз, проходя под его окном, поднимала глаза. Иногда — чуть кивала. Иногда — слегка улыбалась. Лёгкой, почти невесомой улыбкой, словно оставляла ему этот маленький подарок. И этого хватало. Этого было достаточно, чтобы вечер становился теплее.
Он не знал, кто она. Сначала решил — новая соседка. Потом заметил: она ни с кем не здоровается, её не видно в магазине, будто появляется из ниоткуда. Ровно в шесть десять. Как по невидимому расписанию. Не торопится, не опаздывает, не сворачивает с пути. И в этом была странная магия — постоянство, которого так не хватало в его жизни, где всё утекало, как вода сквозь пальцы.
Никита начал ждать. Готовился. Надевал свежую рубашку, ещё пахнущую порошком, брызгался одеколоном, хотя знал — за стеклом она его не почувствует. Заваривал крепкий чай, клал на блюдце три пряника, будто ждал гостя. Не обманывал себя. Просто хотел быть не зрителем, а участником — пусть в этой тихой, почти незаметной пьесе.
А потом она не пришла. День. Два. Неделю. В груди поселилась тревога, как холодный сквозняк. Её отсутствие стало пустотой. Будто из мира вырвали тихий звук, без которого всё стало глухим. Никита пытался читать, включал радио, но всё казалось плоским. Как будто в его театре погасили свет.
На восьмой день он вышел во двор. Впервые за полгода — не в магазин, не в аптеку, а просто так. Сел на скамейку, ощущая, как холод пробирает сквозь пальто. Смотрел, как ветер треплет голые ветки тополя, как рыжий кот Василий крадётся к подвалу. Подошёл к соседнему подъезду. Заглянул в окна — там мерцали телевизоры, горели лампы под абажурами. Потом — к лавочке у почты. И вдруг увидел её.
Она сидела, сгорбившись, укрытая тонким свитером, слишком лёгким для осеннего ветра. Без своего пальто. Книга лежала рядом, раскрытая, но будто забытая.
— Добрый вечер, — сказал он, и голос дрогнул.
Она подняла глаза. Улыбнулась, но в улыбке была грусть, тяжёлая, как ноябрьский снег.
— Я ждала, когда вы выйдете. А вы всё не появлялись.
Он сел рядом. Молчал. А потом выдохнул:
— Я думал, вы больше не придёте.
— Я тоже так думала. Пока не поняла: нельзя исчезнуть, если кто-то тебя замечает.
Они сидели, пока двор не погрузился в темноту. Мимо шли люди, в окнах зажигались и гасли огни. Их скамейка стала островком, где время остановилось. Потом он предложил чаю. Просто, будто так и было задумано. Она посмотрела на него — долго, внимательно, словно проверяя, не случайность ли это. Потом кивнула. Твёрдо, как человек, принявший решение.
Она согласилась.
Теперь они смотрели во двор вместе. В шесть. Всё так же молча. Но тишина стала другой — тёплой, уютной, как старый плед. След от дыхания на стекле теперь был шире. Чай заваривали покрепче. Потому что теперь его пили на двоих.
