Во снещем селе под Рязанью, где летние сумерки пахнут скошенным сеном, мои тридцать шесть лет омрачены болью за дочь. Меня зовут Варвара, я жена Ивана, и у нас есть восьмилетняя дочка Дунька. Вчера она вернулась от бабушки, моей свекрови Агафьи Степановны, вся в слезах, шепча, что та обругала её из-за земляники на грядке. Я киплю от злости — как посмела свекровь довести мою девчонку до слёз? Как защитить её, не разорвав семью?
Семья, где Дунька была солнышком
Дунька — наша радость. Добрая, шустрая, обожает возиться в огороде. Живём мы в городе, но часто мотаемся в деревню к его родителям, где Дунька пропадает у бабушки. Агафья Степановна всегда казалась мне суровой, но справедливой. Учила внучку полоть морковь, собирать куриные яйца, и я радовалась, что дочь растёт не изнеженной. Иван, слесарь, гордится, что Дунька тянется к бабке, и я не лезла в их дела. Но вчера всё перевернулось.
Агафья Степановна боготворит свой огород. Её грядки — её царство, особенно земляника, которую она холит, как ребёнка. Дунька всегда с визгом носилась туда, помогала поливать. Я думала, свекровь рада её помощи, а оказалось — видит в ней угрозу для урожая. Дунькин поступок — детская шалость — стал поводом для ссоры, которую я не забуду.
Слёзы, перевернувшие душу
Вчера Дунька влетела в дом, всхлипывая. Я прижала её, спрашивая, в чём дело. Сквозь сопли она прошептала: «Ма, бабка вышла во двор, а я на грядку. Увидела, что земляника красная, и сорвала несколько штучек. А она как заорёт: „Ты что тут шляешься? Грядку мне потоптала, воришка!“» Дунька ревела, твердя, что не хотела ничего портить, просто не удержалась.
Меня будто обухом по голове. Воришка? Моя девочка, которая обожала бабку, бегала к ней, как на праздник? Агафья Степановна не просто накричала — она опозорила Дуньку, заставила чувствовать себя преступницей за детскую проказу. Я позвонила свекрови: «Варька, она мне грядку истоптала, ягоды воровала! Надо строгость показывать!» — отбрила та. Я пыталась втолковать, что Дунька — дитё, что можно было по-хорошему, но Агафья Степановна бубнила: «Мой огород — не игрушка».
Иван, узнав, только рукой махнул: «Мать у нас строгая, но Дунька действительно не должна была без спросу.» Его спокойствие взбесило меня ещё больше. Не должна? Она ребёнок, а не рецидивистка! Не могу простить, что моя дочь рыдала из-за горсти ягод, которые свекровь ставит выше её чувств.
Боль, которая жжёт
Дунька теперь боится к бабке: «Мам, а вдруг она опять будет орать?» — шепчет, и у меня сердце крошится. Я всегда учила её любить родных, почитать старших, но как объяснить, что бабушка оказалась такой злюкой? Агафья Степановна даже не извинилась, её грядки явно дороже внучки. Подруги ахают: «Варь, не пускай её туда, это же травма!» А Иван твердит: «Мать не со зла, не драматизируй.»
Вижу, как Дунька скукожилась. Перестала болтать про деревню, не рисует больше бабушкин огород. Её смех пропал, и я коА вечером приснилось мне, будто Агафья Степановна превратилась в пугало на той самой грядке, и ветер раскачивает её, словно безмолвное напоминание о том, как легко можно потерять тепло родных людей.
