Когда я в последний раз закрыла дверь кабинета, где провела почти три десятка лет, внутри поднялась буря противоречий. Облегчение смешивалось со страхом. Свобода — с гулкой пустотой. Будто кто-то выдернул стержень, на котором держалась моя жизнь. Просыпаться без трели будильника, не метаться по утрам между чайником и гардеробом, не проклинать пробки на Садовом кольце — казалось, вот оно, счастье. Но к концу второй недели тишина зазвучала как упрёк. «Кто ты теперь? — шептал внутренний голос. — Не начальник отдела, не „наша Алла Викторовна“. Просто женщина у окна».
Первое время я захлёбывалась в быте: вытирала пыль с фотографий, перебирала бабушкины сервизы, штопала носки, будто от этого зависела вселенная. Но вскоре поняла — не для этого копила отпускные дни, глотая валидол перед планерками. Суета лишь обнажала пустоту. Я чувствовала себя, как потрёпанный том в библиотеке, который больше никто не возьмёт с полки.
А потом случилось обычное чудо. Утро, пар над кружкой с «Майским чаем», кресло у балкона. Впервые за годы я разглядела, как солнечный луч играет в хрустальной вазочке, как воробьи дерутся за корку хлеба на подоконнике. И вдруг — озарение: мне больше не нужно торопиться. Не надо отпрашиваться у начальства, чтобы выдохнуть. Я могу просто существовать. Не для отчётности, не ради одобрения зятя или бывших коллег.
Я достала книгу — ту самую, «Мастера и Маргариту», закладка в которой застряла на главе про бал у Сатаны ещё в прошлом году. Читала медленно, смакуя строчки, как домашнее варенье. С каждым листом будто возвращалась к той девочке из районной библиотеки, которая верила, что Достоевский важнее пятилетки.
Потом стали прогулки. Сначала до лавочки у подъезда — ныли колени, предательски звенело в ушах. Потом — до сквера на Остоженке. Там, под шелест лип, я вдруг услышала себя. Не мать, не бабушку, не вдову — просто Людмилу.
Теперь я знаю: счастье — это когда вечерний «Балтика 9» кажется вкуснее шампанского, а вязаный плед пахнет детством. Это разговоры с подругой Таней о старых романсах, а не о ценах на гречку. Я научилась вставать в полдень без угрызений совести. Превратила балкон в огород — пусть соседи крутят у виска.
Дочь иногда вздыхает: «Мама, ты совсем опустилась!» Пусть. Я тридцать лет была «правильной». Теперь имею право на чай с вареньем в постели и на ностальгию под «Синий иней» Крутого.
Завела тетрадь в клеточку — записываю туда всё: как готовить борщ по-черноморски, сны про юность в Питере, злые мысли о ЖЭКе. Может, внукам пригодится. А может, мне самой, когда опять покажется, что жизнь — это только очереди в поликлинику.
Я больше не боюсь зеркал с новыми морщинами. В них теперь живёт не усталость, а история. И если вы это читаете — запомните: пенсия не яма, а трамплин. Можно нырять в неё как в омут, а можно — как в тёплое море. Главное — разрешить себе не выживать, а наконец-то жить. Для себя. Точка.
