Мне сорок один, и еще недавно я думал, что у меня обычная жизнь: работа, квартира, жена, двое детей. Мы с Эльвирой прожили вместе больше десяти лет. Сначала — как в сказке: романтика, страсть, общие мечты. А потом, как часто бывает, наступила рутина. Дни стали похожими, будто на конвейере. Вроде и ладили, и даже близость была, но внутри я чувствовал пустоту.
Я будто растворялся. Рядом с Эльвирой перестал ощущать себя мужчиной — сильным, нужным. Стал словно тень, бесполезный предмет обстановки. От этого впадал в тоску. И однажды сорвался. На работе, в бухгалтерии, была женщина — Лариса. Долго улыбалась, подшучивала, ловила мой взгляд. А потом я пригласил её на ужин. И понеслось.
Странно, но после того, как завязался роман с Ларисой, отношения с женой будто ожили. Появилась страсть, мы стали чаще проводить время вместе. Но было поздно. Я влюбился. По-настоящему. Лариса была не просто любовницей — она стала мне и другом, и отдушиной. С ней я снова чувствовал себя живым. Но жить на два фронта — невыносимо.
Всё разрушил мой шестнадцатилетний сын Артём. Парень не глупый, но избалованный. Всё ему подавай: дорогие кроссовки, последний айфон. Как-то вечером, когда я вернулся от Ларисы, он подошёл с невинным видом:
— Пап, ты ведь не на работе был? Ты с Ларисой, да?
Я попытался отбрехаться, но он достал телефон. Фотки. Я и Лариса в кафе, в такси. Полный компромат. Я онемел. А он спокойно так:
— Мне плевать, с кем ты спишь. Но маме не говоришь. А если не хочешь, чтобы я сам ей всё выложил — плати. На мои «нужды».
Я смандражировал. Платил. Сначала по пять-десять тысяч рублей в неделю. Молчание золото. Но потом он распоясался. Когда потребовал новый телефон, я взорвался. Сказал, что больше ничего не дам. Он пригрозил — тогда мама всё узнает. И тут я решил: хватит. Сам во всём признаюсь.
Подошёл к Эльвире и выложил всё. И с Ларисой, и про шантаж сына. Она слушала молча. Без криков, без слёз. Просто кивнула. Утром собрал вещи и ушёл к Ларисе. Жена даже не попыталась удержать. А Артём остался ни с чем: денег больше нет, мать в бешенстве, и теперь ему самому придётся разгребать последствия своей наглости.
Не оправдываюсь. Вина на мне. Но ошибка моя — в трусостНо теперь я знаю, что правда, какой бы горькой она ни была, всегда лучше лжи.
