**Старый номер**
Когда Антонина открыла дверь гостиничного номера, ей показалось, будто она заглянула в чужую жизнь.
Обои когда-то были бежевыми, но теперь пожелтели и местами отклеились. Телевизор — старый, с выпуклым экраном, пульт обмотан изолентой. На тумбочке стоял стакан в потертом подстаканнике и потрёпанная брошюра с правилами проживания, напечатанная на такой бумаге, что, казалось, её уже не используют лет двадцать. Антонина провела ладонью по покрывалу — грубая ткань, пахнущая стиральным порошком и временем.
Номер стоил недорого, и на сайте он выглядел чуть приличнее. Но ей было неважно. Ей нужна была не роскошь — а передышка. Тишина между громами жизни. Место, где не требовалось никому ничего доказывать.
Она села на край кровати. За окном гудел проспект, машины ползли медленно, будто устали. В соседнем номере кто-то включил радио. Женский голос вяло вещал о новостях, и от этого казалось, что одиночество стало громким, многоголосым.
В телефоне не было новых сообщений. Последнее — от Виктора: «Ты всё усложняешь. Мне жаль». Она не ответила. Не удалила — не хватило духу. Не потому что ждала продолжения. Просто так было проще верить, что всё это — правда. Как заноза: если болит, значит, ты ещё жив.
В ванной капал кран. Она открыла воду, смыла тишину, умылась. В зеркале — обычное лицо. Только глаза казались глубже, будто в них поселилась ещё одна жизнь.
Ночью ей снился отец. Он снова был здесь, брился в кухне в старом халате, снова говорил: «Жизнь — как лыжня. Главное — не сворачивать». Она проснулась в темноте и долго сидела, обхватив колени. Отец умер шесть лет назад, но в этом номере, с облезлой краской на дверях и простынями цвета февральского снега, он словно вернулся.
Утром она спустилась в столовую. Пахло манной кашей, растворимым кофе и чем-то неуловимо знакомым — детством. За соседним столом мужчина в потрёпанном пиджаке ел сардельку и листал газету. Газету, как раньше. Он мельком взглянул на неё, кивнул. Она ответила тем же. Эти мелочи — молчание, пар от чашки, взгляд — были как глоток воздуха.
Когда Антонина вернулась в номер, за окном пошёл снег. Не спеша, без лишнего пафоса — просто шёл, как фон. Она стояла у стекла и смотрела вниз. В этом городе у неё не было дел, не было прошлого. Только она сама — здесь, сейчас.
На подоконнике лежала ручка. Она взяла листок из гостиничного блокнота, написала:
«Мне не нужно прощение. Мне нужно место. Чтобы снова научиться дышать».
Потом дописала:
«Я не сбежала. Я просто остановилась».
Оставила записку на столе. Не как послание — как напоминание. Себе.
На выходе администраторша подняла глаза:
— Всё хорошо?
Антонина улыбнулась:
— Теперь — да.
Она вышла на улицу. Снег ложился на плечи, на ресницы, на воротник. Ничего не изменилось — и всё было иным. Потому что внутри стало тише.
Потому что она сделала шаг. Не *от* — а *к* себе.
