— Ты хоть в курсе, что у тебя в холодильнике мышь повесилась уже как неделю? — голос Дмитрия пробивал тишину, резкий и колкий, будто февральская вьюга. Он топтался на пороге кухни, не снимая старой дублёнки, словно боялся остаться в этом унылом месте с облезлыми обоями и затхлым ароматом забытой жизни.

Алина молчала. Сидела, обхватив колени, и следила за солнечным зайчиком, который дрожал на потрёпанном линолеуме. Утро, воскресенье, а на душе — как в ноябре, когда серость затягивает небо на недели вперёд. Каждое слово давалось с трудом, будто губы примерзали к немым ответам.

— Не пойму, как вообще можно в таком состоянии существовать, — Дмитрий ковырял ложкой в пустой кастрюле, будто надеялся найти там хоть крошку вчерашнего супа. — Ты хоть что-то жуёшь?

Она лишь пожала плечами. Иногда да, иногда нет — обычное дело. Вот только внутри будто отключили рубильник, тот самый, что отвечает за желание жить, есть, смеяться.

Дмитрий — старший брат. Единственный, кто ещё заглядывал. Раз в месяц, как в детстве, когда отец отправлял его проверить, не забыла ли она хлеб купить или воду выключить. Но отца не было, а Алина жила в прозрачном коконе, где с каждым днём дышать становилось всё тяжелее.

— Ладно, я тебе провизию закуплю, — буркнул он, словно выносил приговор. — Мясо, гречку, картошку. Сваришь хотя бы борщ. Обязательно. Ясно?

Алина кивнула. Не от согласия, а от усталости. Внутри — пустота, будто в деревенском доме, брошенном хозяевами, где скрип половиц звучит громче любых слов.

Через полчаса он ушёл, оставив на столе сетку с продуктами и шлейф дешёвого одеколона вместе с привычными фразами. «Держись». «Всё наладится». «Жизнь-то продолжается».

Когда дверь захлопнулась, Алина встала. Медленно, будто боялась потревожить тишину. Разложила покупки: картошку, морковку, пачку масла. Мясо — кусок свинины, свежий, с прожилками. Подошла к окну, распахнула его и швырнула мясо в снег. Потом закрыла раму, будто хоронила что-то важное. Остальное убрала в холодильник. Не из-за протеста — просто было стыдно, что даже кусок мяса выглядел живее, чем она.

Работала удалённо — бухгалтером в конторе, о которой знала только по шапкам в электронных письмах. Весь мир уместился в экран ноутбука, в столбцы цифр и отчёты. Цифры складывались, баланс сходился, дебет равнялся кредиту. Иногда казалось, что и жизнь можно разложить по графам: прибыль, убыток, итого. Но жизнь не сводилась к балансу. Потери не учитывались в оборотке, а сальдо вечно уходило в минус, оставляя дыру, которую не заполнить ни одной цифрой.

В среду раздался телефон. Незнакомый номер, женский голос с хрипотцой:

— Алина Викторовна?

— Да.

— Это приют «Доброе сердце». Вы подавали заявку на помощь животным?

Алина застыла. Пальцы нащупали на столе крошку хлеба и начали катать её, будто пытаясь размять камень в груди.

— Да, — выдохнула. — Кажется, месяца два назад.

— Рук не хватает, особенно в выходные. Собак тридцать, кошек — меньше.

В субботу она приехала. Домишко на окраине, вокруг — голые берёзы. Пахло мокрой шерстью, лекарствами и чем-то неуловимо живым. Женщина в потрёпанном пуховике махнула рукой:

— Разделяй и властвуй: тут щенки, там калеки, в углу старички. Работы — выше крыши.

Один пёс — дворняга с выбитым глазом и умным взглядом — не сводил с неё глаз. Алина присела, провела рукой по шерсти. Тёплая, колючая, настоящая. Пахло псиной, снегом и упрямым желанием жить.

Он ткнулся носом в ладонь и прижался боком. Женщина фыркнула:

— Гриш— Гришка к чужим не льнет, а тебя, видать, за свою принял.