Разные кухни и одно яйцо
Бывает, люди перестают ссориться. И это уже не мир. Это пустота. Так и случилось у Сергея и Людмилы. Сначала крики, хлопанье дверьми, обиды, жаркие примирения. А потом — молчание. Наступает момент, когда даже злости не остаётся. Просто ничего. Ни боли, ни тепла. Лишь чужие тени, живущие в одном доме.
Они прожили вместе двадцать лет. Сколько было всего: и свадьба наскоро, и съёмные углы, и бессонные ночи из-за детей, и долгие вечера, когда казалось — любовь переборет всё. А потом — перестало. Затихло. Разошлись по комнатам, будто по разным берегам. Стали есть порознь. Сначала ужинали в разное время. Потом — разную еду. В конце концов у каждого появилась своя полка в холодильнике. Как в коммуналке.
О разводе не заговаривали. К чему? О чём говорить, если каждый вечер — лишь ожидание тишины? Сергей стал ездить в санаторий — без Людмилы. Там он познакомился с женщиной, Татьяной, спокойной, понимающей. Она умела слушать и не лезла с расспросами. Он писал ей письма. Настоящие, на бумаге. Вкладывал в них то, что уже не мог сказать дома.
А Людмила… Она просто жила. Носила старенький халат, вставала по будильнику, пила утренний чай. Молчала. Даже с подругами почти не говорила — зачем, если у них всё «как у людей»?
И вот, одно утро. На кухне пахло поджаренным хлебом и старым подсолнечным маслом. Людмила стояла у плиты. Маленькая, хрупкая, будто за эти годы стала ещё меньше. Перед ней — крохотная сковородка. В ней — одно яйцо. Не омлет, не яичница на двоих, не что-то для семьи. Одно яйцо. На себя. И всё.
Сергей зашёл на кухню, наливал чай. Тоже собирался — не только на работу, но и… в новую жизнь. Решился, хотел сказать. Всё продумал. Даже чемодан почти собрал.
Но она обернулась. Без упрёков. Без слёз. Просто посмотрела снизу вверх и слабо улыбнулась:
— Хочешь яйцо? — и протянула ту маленькую сковородку.
Этот жест пронзил его острее крика. Будто время отмоталось назад. Там, в прошлом, была общага, одна сковородка, один плед, кружка на двоих. И эта же девчонка, только смеющаяся, в ситцевом халатике, босая, с чёлкой. Не уставшая женщина, а весёлый «хлопчик», как он её когда-то звал.
Он не взял сковородку. Он обнял её. Крепко. Молча. А потом заговорил. Путано, сбивчиво. О том, как в голове будто туман стоял. О том, как всё стало серым, как сам не заметил, что потерял главное. И, может, плакал. Она не видела — он выше, она совсем маленькая. Лишь дрожала у него в руках и что-то шептала про «я тоже».
На плите догорало яйцо. Желток был таким золотистым, таким тёплым. Как напоминание — не всё потеряно. Любовь ведь не кричит. Она прячется в мелочах. В одной сковородке. В тёплом взгляде. В простом: «Хочешь яйцо?»
А потом они снова стали есть вместе. И говорить. Не обо всём сразу. Не без боли. Но вместе.
…Иногда кажется, что всё давно умерло. Но вдруг — маленькое «яйцо» меняет всё. И вспоминаешь, что любовь не ушла. Просто стихла. Стала меньше. Почти невидимой. Но всё ещё живой.
