Она смотрела в окно. Отец уже стёр надпись со стены и теперь смывал из шланга остатки краски. Где-то месяц назад кто-то начал писать на стене соседнего дома красной краской из баллончика: «Всё будет хорошо!». Рисовал по ночам, так что никто не видел, кто это.
«Интересно, для кого эти слова?» — думала она. «Может, для меня? Вдруг тот высокий парень из параллельного класса всё-таки нашёл меня…» — ведь полгода она не ходила в школу… Но потом понимала, что это глупые мечты, и слёзы застилали глаза. Она сидела у окна, тихо плача.
Отец во дворе свернул шланг и теперь собирал рассыпанный мусор у баков. Она перестала с ним разговаривать, как только очнулась после комы. Спросила про маму — и по его молчанию всё поняла.
Ей говорили, что он не виноват в аварии. Он сделал всё, что мог, даже больше, чем настоящий каскадёр. Но она всё равно винила его. Мужчина обязан был предотвратить такое. Или погибнуть сам, лишь бы мама осталась жива.
Отец тоже молчал. Почти три месяца он только смотрел на неё с виной. Сначала пытался говорить, просил прощения, умолял ответить хоть словом. Но потом сдался и пропадал на работе. Лишь из времени в времени оставлял записку: «Задержусь до утра».
Недавно он сообщил, что скоро будет операция. Он копит деньги, работает без отдыха. Даже дворником в их доме подрабатывает, лишь бы быстрее набрать нужную сумму. Поэтому теперь это его обязанность — стирать дурацкие надписи напротив её окна.
Весна прошла. И настал день операции. Они провели его вместе в предоперационной, украдкой поглядывая друг на друга. Когда её повезли в операционную, отец догнал каталку, поцеловал в лоб и прошептал: «Всё будет хорошо…»
«Всё будет хорошо…» — твердила она, пока анестезиолог вводил препарат. Эти слова стали её молитвой.
Операция прошла успешно. Врач утром заверил, что реабилитация вернёт ей подвижность. «Скоро снова будешь танцевать!» — говорил он, и отец верил этому больше, чем она сама.
Дали костыли, гору таблеток и список упражнений. Дома она сразу подкатила к окну — проверить надпись. Стена была чистой, будто заново покрашенной.
Дни текли между приёмом лекарств и изматывающими тренировками. Потихоньку она училась ходить. Сначала еле стояла на костылях, потом могла пройти до стены. Но к окну боялась подходить — вдруг опять пусто.
Однажды, преодолев страх, она подошла. Надпись была на месте. Красные буквы по-прежнему убеждали: «Всё будет хорошо».
Лето прошло. Она уже свободно ходила по комнате. Однажды ночью проснулась от жажды. Впервые без коляски дошла до кухни и в темноте споткнулась о рюкзак отца. Из кармана выкатились баллончики с краской. Один был открыт — красная краска ещё не засохла.
Она замерла, опираясь на стену, и вдруг всё поняла. Доплелась до кухни, села и смотрела, как лёд в стакане тает от её слёз.
Перед рассветом она натянула куртку, сунула в карман баллончик и вышла на улицу. Вернулась под утро и сразу уснула.
Отец, придя домой, зашёл в её комнату. Поправил одеяло, долго смотрел на её лицо — и заметил, что оно изменилось. Исчезла складка между бровей. Губы, всегда сжатые, теперь улыбались во сне.
Он подошёл к окну, чтобы задернуть шторы, и взглянул наружу.
На стене соседнего дома, под ярким утренним солнцем, горела неровная, дрожащая от его слёз надпись:
«Спасибо, папа. Всё хорошо!»
