Когда в кассе вокзала объявили, что последняя электрика уже ушла, Светлана лишь молча кивнула. Ни тени возмущения, ни досады — лишь холодная, будто бы давно ожидаемая покойница-равнодушие. Всё внутри давно сжалось в тугой узел, закалённый ударами судьбы. Она не закричала, не бросилась умолять кассиршу или искать объездные пути. Просто опустилась на промёрзшую скамью, прижимая к груди потрёпанный рюкзак с осколками прошлого: потёртая кофта, зачитанный сборник Есенина без обложки, треснувшая фоотография в рамке, где улыбки казались чужими. Даже запах её вещей был другим — пропахший плесноковыми углами и чужбиной. Вокзал затихал, воздух пропитался ароматом дешёвого растворимого кофе и мокрого асфальта, а рядом пьяная бабка орала в телефон, будто боялась, что её голос утонет в морозном воздухе Екатеринбурга. Этот крик только подчёркивал пустоту, в которой Светлана задыхалась, делая её одиночество почти физическим.
Она уставилась в запотеченное окно. За стеклом тьма сгущалась, и в потёках дождя отражалась не просто улица, а целая вереница утрат, будто память прокручивала старую, выцветшую киноплёнку. Отец, ушедший за «Беломором» и растворившийся в подъездах навсегда, таял в желтом свете фонарей. Мать, сгорбленная от нищеты, швыряла её вещи в сумке у порога, ставя жирную точку. Муж, избегая взгляда, бубнил что-то про «Таню» и «серьёзные отношения», а значит, всё, что было между ними — лишь бледная тень семьи. Она давно поняла: конец редко приходит с грохотом разбитых сервисов. Чаще — шёпотом. Или вот такой тишиной, когда фонари дрожат в лужах, а жизнь кажется разбитым зеркалом, где каждый осколок режет по-другому.
Ей было тридцать три. Возраст, когда вроде бы пора понять, чего хочешь, но страшно в этом признаться. Всю жизнь Светлана не умела просить или оставаться. Просить — значило расписаться в слабости, оставаться — отдать себя на милость других. Она всегда уходила первой, стиснув зубы, даже если внутри всё разрывалось. Уйти самой — значило сохранить иллюзию выбора, тонкую, как паутина, но единственно спасительную. Даже если в руках лишь пустота, а в горле — колючий ком. Поддежда тоже может быть якорем.
Мимо прошёл мужик в потрёпанной куртке, замедлил шаг, бросил на неё взгляд и вдруг замер. Он колебался, будто хотел пройти мимо, но что-то в её сгорбленной фигуре его остановило. Подошёл ближе, но не садился — держал дистанцию, как человек, привыкший к своим демонам.
— Вас встречать некому? — спросил он. В голосе не было любопытства, лишь знакомая усталость, будто он видел в ней родную душу.
Светлана хотела отмахнуться, как делала всегда. Но в его глазах не было настырности, лишь та же измотанность, что и её, но прожитая иначе. Она пожала плечами, не поднимая глаз:
— Никого. А вас?
Он криво усмехнулся, выдохнув, будто сбросил груз:
— Тоже. С поездами у нас общее — уходят, когда хотят.
Они сидели молча, плечом к плечу, на ледяной скамье. Тишина между ними не разъединяла, а связывала — тонкой, едва заметной нитью. Потом он встал, подошёл к автомату и вернулся с двумя стаканами чая. Напиток был обжигающе горячим, горьким — как её жизнь. Но Светлана вдруг улыбнулась, легко, будто впервые за годы позволила себе эту роскошь. Он назвался — Игорь. Она — Светлана. Они не спрашивали друг друга, куда едут. Встречи, где важно не место назначения, а сам факт, что ты не один, не нуждаются в лишних словах. Иногда достаточно, чтобы кто-то дышал рядом, пусть даже на час.
Ночь они коротали в зале ожидания, под мерцающими лампами, среди дрожащих теней и запаха остывшего кофе. Игорь снял куртку и накрыл ей плечи — осторожно, будто боялся спугнуть хрупкое спокойствие. Она уснула, доверчиво приникнув головой к его плечу, и во сне что-то бормотала — то ли имя, то ли обрывок забытого стиха. Утром, когда серый рассвет начал разъедать тьму, объявили первую электрику на запад. Игорь поднялся, молча подошёл к кассе и взял два билета. Она не спросила — куда. Просто встала и пошла за ним, будто знала: теперь есть не только дорога, но и тот, кто разделит путь. Потому что иногда последний поезд — не тот, что ушёл без тебя. А тот, что дождался. И если повезёт — дождался именно тебя.
