То воскресенье, которое перевернуло всё
Каждое воскресное утро ровно в девять на столе у Анны Сергеевны появлялось два прибора. Узкая кухня в хрущёвке на окраине Нижнего Новгорода — белая скатерть, две тарелки, две кружки. Яичница на топлёном масле, румяные гренки, чай с дымком. Иногда — ложечка малинового варенья, сваренного ещё вместе. Она хранила каждую банку, будто в этой сладости остались его руки, его шутки, его неторопливое «спасибо». Всё было продумано, как в старом ритуале, где каждая деталь — часть молчаливого разговора. Так она говорила: «Я не забыла. Ты со мной».
Вторая тарелка — не просто память. Это был зов. Для Николая Ивановича, мужа, ушедшего пять лет назад. Тихий удар ночью. Кто-то скажет — лёгкая кончина. Но Анна Сергеевна не верила в такие слова. Смерть не бывает доброй, если после неё остаётся пустота, звонкая, как морозное утро. Если некому сказать: «Доливай мне». Если смотришь на пустой стул и кажется — вот-вот увидишь его тень, но она не садится, не дышит, не поправляет очки.
Дочь — в Казани, звонит, но редко. Внуки разъехались: один — в Америку, другой — в Новосибирск. На холодильнике — их снимки, но лица на них стали чужими, выцвели не только от времени, но и от расстояния. Соседка Галя почти не выходит — суставы болят. Заходит редко, путает дни, забывает, о чём говорили вчера. Осталось только одно — привычка. Привычка ставить вторую чашку.
Она и держала Анну Сергеевну. Привычка и память. Она верила: пока наливает ему чай, он где-то близко. Как будто вышел в магазин, как будто вот-вот откроется дверь, и раздастся его смешок: «Опять хлеб пережарила», а он сядет напротив, доставая газету.
Так было до одного мартовского воскресенья. За окном хлопьями валил мокрый снег, стёкла плакали, как в детстве, когда ехали к деду в деревню. Анна Сергеевна расстелила скатерть, разложила всё, как всегда. И вдруг — стук в дверь. Девять часов пять минут.
На пороге стоял парнишка лет тринадцати. Очки, помятая шапка, куртка нараспашку, на коленке — след от падения. Вид смурной, но глаза умные, не по годам серьёзные.
— Здравствуйте. Я с пятого этажа. У нас свет вырубили. Можно чайник попросить?
Молча пропустила его. Он вёл себя скромно, взгляд не шарОн вошёл, и с тех пор её воскресенья перестали быть тихими — в них снова зазвучал смех.
