Ссора из-за бабушкиного наследства
Когда моя бабушка, Мария Ивановна, ушла из жизни, оставив мне свою квартиру и скромные сбережения, я, Арина, ощутила странную смесь горя и облегчения. Это был ее последний жест заботы, знак того, что я для нее всегда значила много. Но не успела я опомниться, как объявилась моя мать, Елена Дмитриевна, которую не видела больше двадцати лет. Она нашла меня внезапно и сразу заявила: «Ариша, давай продадим все, что осталось от бабушки, и разделим деньги поровну». У меня земля ушла из-под ног. Женщина, бросившая меня в детстве, теперь претендует на то, что по праву мое? Это не просто спор о деньгах — это старая рана, которую она без стеснения ковыряет.
Мне тридцать три, я живу с мужем Денисом, у нас свои заботы, свои мечты. Бабушка растила меня с десяти лет. Мама тогда просто испарилась — уехала «искать свое счастье», оставив меня на попечение Марии Ивановны. Ни звонков, ни писем, ни интереса к тому, жива ли я вообще. Бабушка стала для меня всем: и матерью, и отцом, и самой верной подругой. Она вкалывала на двух работах, чтобы я могла учиться, пекла для меня блины по выходным, учила шить. Ее квартирка, маленькая «двушка» в хрущевке с дурацкими обоями в цветочек, была моим домом, моей крепостью. И теперь, когда бабушки нет, эти стены — последнее, что связывает меня с ней.
Мама объявилась через пару недель после похорон. Даже не знаю, как она меня вычислила. Позвонила так, будто не двадцать лет молчала, и говорит: «Арина, я слышала про наследство. Давай встретимся, поговорим». Поговорим? Я подумала, что она хочет наладить отношения, попросить прощения за все эти годы. Но как только мы сели в кафе, она сразу перешла к делу: «Квартиру надо продать, а выручку поделить. Я ведь тоже ее дочь, мне тоже что-то причитается». Причитается? У меня в глазах потемнело. Она сбежала, не помогала ни рублем, даже не звонила, а теперь требует свою долю?
Я попыталась говорить мягко: «Мама, ты же сама нас бросила. Бабушка одна меня поднимала. С чего вдруг у тебя есть права на что-то?» Она посмотрела на меня с укором: «Арина, я твоя мать! У меня тоже жизнь не мед была». Не мед? А у нас с бабушкой, значит, мед тек рекой? Я вспомнила, как Мария Ивановна ночами пересчитывала копейки, чтобы купить мне форму для школы. А Елена Дмитриевна в это время «устраивала свою судьбу» где-то на краю света. Я ответила: «Бабушка все оставила мне. Это ее решение». Но мама не отступала: «Если не договоримся по-хорошему, пойду в суд».
Суд? Это слово добило меня окончательно. Женщина, двадцать лет не вспоминавшая о своем ребенке, теперь готова таскать меня по судам из-за бабушкиной квартиры? Я выбежала из кафе, едва сдерживая рыдания. Дома рассказала Денису, и он взорвался: «Ариша, да она вообще не в своем уме! Это твое, и все тут!» Но мне было не до успокоения. Дело не в квадратных метрах — это память. Продать этот дом — значит предать все, что для меня сделала бабушка. А поделиться с матерью, которая сбежала при первой же возможности? Это выше моих сил.
Я стала перебирать старые воспоминания, пытаясь понять мамин поступок. Бабушка редко говорила о ней, но я знала, что Елена Дмитриевна рванула за границу — грезить о богатстве. Видимо, не выгорело, раз она вернулась и вдруг вспомнила, что у нее есть дочь. Даже мелькнула мысль: может, отдать ей часть денег, лишь бы отстала? Но потом я представила взгляд Марии Ивановны, будто бы смотрящей на меня сверху, и поняла — не смогу. Это не просто стены, это мой долг перед ней.
Подруга, которой я излила душу, сказала: «Арин, ищи хорошего юриста. Пусть разбирается. Если завещание на тебя, у нее шансов ноль». Так я и поступила. Юрист подтвердил: документ составлен четко, у матери нет прав, если только она не докажет, что была на содержании у бабушки. Но страх остался. Не перед судом, а перед тем, что эта война похоронит последний шанс на хоть какие-то отношения с матерью. Я ведь мечтала, что она вернется, скажет «прости», и мы начнем с чистого листа. А вместо этого — грызня из-за денег.
Теперь жду, что будет дальше. Мама пишет, звонит — то умоляет «одуматься», то грозит адвокатами. Я не отвечаю, но каждый ее звонок — как нож под ребро. Денис обнимает меня и говорит: «Держись, родная, мы справимся». Но чувство вины не уходит. А вдруг я перегибаю палку? Может, стоило бы уступить? Но потом вспоминаю бабушкины морщинистые руки, ее смех, ее слова: «Аришка, это твое, береги». И понимаю — не отдам. Не из-за денег, а из-за нее. А мама… Пусть пожинает то, что посеяла. Как и я.
