Сердце моё сжалось от боли, когда я увидела, как семья моего жениха обращается с его бабушкой. У нас в роду стариков всегда почитали, берегли, как зеницу ока. Но то, что творилось в их доме в Нижнем Новгороде, повергло меня в ужас. Эта картина до сих мерещится мне, словно дурной сон. Теперь я твёрдо знаю — с такими людьми мне не по пути.
В нашем доме бабушек и дедушек любили всей душой. Никто не смел повысить на них голос, не то что обидеть. Мы слушали их поучения, ухаживали, грели чаем и добрым словом. Да, бывало, старики капризничали, но разве за это можно их попрекать? Они прожили тяжёлую жизнь, вынесли столько лишений… Я выросла на их рассказах о войне, о послевоенных годах, и эти истории стали для меня путеводной нитью. Потому и не понимаю я, как можно издеваться над теми, кто дал тебе жизнь.
С Вадимом Петровым мы познакомились полгода назад. Высокий, статный, с бархатным голосом — он сразу пленил моё сердце. Мне казалось, что передо мной воплощение благородства. Я так спешила представить его родным, что привела в дом через неделю после знакомства. Вместо радости увидела настороженность. Особенно резко высказалась моя бабушка Ульяна:
— Гладок, как шёлковый, Оленька. Слова-то сладкие, да глаза пустые. От такого парня хоть мылом руки мой.
Меня её слова задели за живое. Решила, что это просто старушечья придирка. Но когда Вадим сделал предложение, в голове неожиданно всплыли бабушкины предостережения. Стала я размышлять: а знаю ли я его по-настоящему?
Назавтра он позвал меня к себе, в родительский дом, чтобы объявить о помолвке. Согласилась я, хотя на душе было неспокойно. Вадим рассказывал, что живёт в квартире, доставшейся от покойной бабушки, а родные обитают в другом конце города. Из его слов я поняла, что бабушки уже нет в живых — это добавляло его историям печального налёта.
Встретили меня хлебом-солью: улыбки, объятия, стол, ломящийся от угощений. Младший брат Вадима, Стёпка, зевал в уголке, но остальные радушия не скрывали. Беседа текла спокойно, пока я не услышала, как мать Вадима шипит на Стёпу:
— Потерпи малость, скоро уйдут, и мы старуху с глаз долой уберём.
Подумала я — речь о собаке. У нас во дворе, бывало, так дворняг называли. Но когда из-за двери вышла старая женщина, мне стало дурно. Оказалось, это бабушка Вадима, которой шёл восемьдесят третий год. Мать Вадима грубо толкнула её:
— Куда прешь? Я ж сказала — сиди в своей конуре!
Бабка, вся согнутая, залепетала, что ей в уборную нужно. Когда мы уходили, за спиной раздалось: «Опять вылезла, старая!» Эти слова вонзились в сердце, как нож.
По дороге я пыталась выведать у Вадима о бабушке. Почему он мне о ней не говорил? Ответил он зло:
— Да что о ней рассказывать? Чуть живая, вот родители и пригрели.
Но я видела — старуха бодро передвигалась, несмотря на годы. Не верилось мне его словам. Дома всё рассказала матери и бабке. Они поддержали меня, а бабка Ульяна пообещала навести справки.
Через два дня она вернулась с вестями, от которых у меня волосы дыбом встали. Оказалось, бабку Вадима забрали год назад, после смерти деда. Соседи не раз вызывали участкового — отец Вадима её бил. В их доме она спала на кухне, на продавленном матрасе. Соседка с верхнего этажа слышала, как на старуху кричат, а то и тумаками потчуют. А она, гордая, жаловаться не шла.
Не могла я этого вместить. Как можно так с родной матерью обращаться? А Вадим… Как он мог спокойно жить в её квартире, зная, что бабка на кухне ютится? Душа моя воспротивилась. Поняла я — не быть мне женой человека, который допускает такое. Его семья показала своё истинное лицо.
Разорвала я помолвку, несмотря на уговоры Вадима. Он твердил, что я всё преувеличиваю, но вера в него угасла. Не могу я жить с теми, для кого родня — обуза. Хочу человека, у кого в сердце живёт истинное уважение к старикам. А Вадим и его родня открыли мне свою суть — жестокую и бесчеловечную.
