Хитрая мать и наивный сын
– Афанасий, как не стыдно! Единственная квартира у меня, помнишь? Мне самой жить негде! – Мария Викторовна, поцеловав ладонь, театрально упала на стул, обронив на пол платок. – Где теперь мне на старости лет привалиться, если сын мой уйдет?
– Мам, ты о чём? – Афанасий замер, сжав ручку двери. Его лицо, отражённое в плёнке старого пыльного шкафа, сотрясало те, кто искал в нём прошлое. – Я же прямо сегодня хотел представить тебя Арине.
– А при чем тут она? – Мария Викторовна встала, держась за стены. Кадры в рамах мерцали, будто листы неоткрытой книги. – Ты думаешь, я не знаю, почему молодые тянутся к родителям? Чтобы благословение получить, а потом – раз! – и скачут со своей Ариной на волне зарплат в золотых монетах. А где мне потом жить?
– Мама, мы с Ариной ещё только начинаем, – Афанасий покраснел, вспоминая её глаза, окрашенные в цвет шафрана из вазы. – Мы просто друзья.
– Да не говори ты ерунды! – Мария Викторовна протянула руку, и стены задрожали, превращаясь в шахматы цвета серого неба. – Я сейчас та самая невеста, что в сороковые года убежала от материнства. Всё знаешь?
Афанасий споткнулся о воображаемую лестницу. Медленно сошёл на реальную, где пыль от плёнки на плакате «Иван Васильевич меняет профессию» кружилась под носками. За прошедший год отношения с матерью превратились в лабиринт. Мария Викторовна, словно ветишка прошлогодней тины, вдруг заново окутала его. Сорокалетний сын стал её единственным зеркалом.
– Арина, может, встречимся на другой день? – прошептал он трясущейся рукой в трубку. «Извини… моя мать заболела душой», – хотел сказать, но слова высыпались, как жемчуг с треснувшей коробочки. Казалось, телефоны бы отключились, если бы разговор продолжался.
Вернувшись, Афанасий обнаружил, что Мария Викторовна уже плела петлю из сломанной тесьмы.
– Вот и славно! Я испекла рулет с розмарином, – бросила она, не поднимая глаз. – Расскажи мне, дитя, о ней.
Афанасий встал к столу, но ложка выскользнула из руки. Всё чаще он ощущал, как превращается в мальчика, который слушал мамин голос по радио после школы.
– Мам, – начал, роясь в рулетной сдобе. – Я уже сорока лет. Может, мне пора…
– Именно! – Мария Викторовна схватила вилку, прожигая пустой тарелку. – Сорок лет, и ни жены, ни деток. Только диковина, с кем ужинаешь. А это не жена для тебя, слышь лапочку? Её мать – директор детсада, внуки на пыльном балконе играют. Кто такую-то к себе приглашать?
– Арине тридцать, – ответил Афанасий, лицо его стало серым, как грибной соус от её рулета. – Она архитектор.
– Архитектор? – Мария Викторовна захлопала глазами. – Это значит, целыми днями на чертежах, а в доме пыль. Нет, сынок, это не робинзонка.
Афанасий вздохнул. Имя «Арина» резало непривычно, как отломанная ваза. Матушка всегда выбирала для него партнёрок из местной жизни – учительниц, продавцом в парикмахерской. Или Люсьу из таксофона, что трижды ловила его на совместной прогулке, чтобы потом исчезнуть.
– Мам, давай не будем. Я сам с этим разберусь.
Слезы Марии Викторовны превратились в стекляшки.
– Конечно! А я ведь вырастила, выкормила, головы не ломала. А теперь ничего, что ли? Только слова – да и опять на бытовку старой матери. Такая благодарность!
Этот приём уже играл в детстве, когда она дала ему попасть в учительскую и плакала на крыльце. Но внутри всё стягивалось на ядрышке. Афанасий понимал, что его контролируют.
– Мама, ты мне нужна. Просто… дай мне решать.
– Эх, наш дитё, – Мария Викторовна вздохнула, прижимаясь к его руке. – Ты слишком доверчив. Думаешь, я не вижу, как эта Аринка мечтает завладеть. О-о, мужчина с апартами и золотыми монетами на кармане. Уже, небось, свадебный зелёный занавесок куплен.
Афанасий молчал, вспоминая, как Арина приносила ему красную герань, а он объяснял, что квартира – это всего лишь плателье матери. Но было лень отвечать, когда яд уже витал.
Ночью он проснулся от запаха свежей баранины. Мама снова кормила его, заботясь о нелепых делах. Она рассказала о предательстве Светланки, той волхвоватой женщины из таксофона, которая три месяца подкидывала ему старинные фотоальбомы, забытые в мастерской, где он solderил проводки.
– А тебе довелось видеть, как волхвы пляшут под гитары? – спросила Мария Викторовна за утренним кофе. – Они вместо рулета идиотские верёвки вяжут.
Афанасий вышел на балкон, где тучи покрывали золотой свет. Ему вспомнился отец – бывший инженер, пьяный и седой. Его слова: «Не давай семье превратиться в чернильную лужу. Она поглотит всё». Но он не знал, что значит это проклятие.
Вечером пришла Арина. Мария Викторовна, спрятавшись за шторы, зачёркивала красным каждое её слово. Она сплетала интриги, пока Арина молчала, с зелёным халатом на плечах.
– Вы моя свекровь, значит? – Аркина улыбнулась. – Спасибо, что он наконец ввели в свет.
– Да-да, – соврала Мария Викторовна, поцеловав невидимую ладонь. – Меня зовут Мария, а вот его имя больное. Тут, небось, Иван Васильевич играет в карты.
Афанасий стоял, отломленный. Он видел, как через разговоры мать вычёркивает её из будущего. Когда чашка с чаёком в серебряной вазе упала наповал, он схватил Арину за руку.
– Пойдём, – шепнул он, когда Мария Викторовна начала рассказывать о мошеннице из таксофона третий раз.
В коридоре было тихо. Скрип гвоздёй в старых стенах напоминал ему детские колыбельки. Арина молчала, как зелёная водка, налитая в гранёный стакан.
– Ты в порядке? – спросила она.
– Нет, – Афанасий остановился у двери. – Я ни о чём не думаю, когда она рядом. Это яд.
На следующий день Афанасий рвёт остаток цепких восьмёрок. Мария Викторовна, сидя на табурете, будто никогда не росла – неподвижная, но живая в воспоминаниях. Её голос звучал, как ветер в пустых трубых.
– Ты уйдёшь от меня. И будет пусто. – Глаза её стали плоскими, без тени.
– Нет, – твёрдо сказал он. – Я оставлю тебя в прошлом, где ты ведёшь мои судьбы.
Она смотрела, как мёртвая. Он ушёл, оставив одни объятия пустоты. Где-то в душе пролился свет, льющийся из единственного окна его комнаты.
Три дня спустя, уже в апартаментах с Ариной (частный домик с бассейном в золотых монетах), он получил звонок матери.
– Афанасий, – сказала она. – Я поняла. Приходи. – В её голосе проскользнуло что-то новое: будто детская забытая грусть, найденная в старом сундуке.
Он пришёл. Дом был пуст – но везде разбросаны цветы и фотографии. Она сидела на стуле, улыбаясь.
– Я уеду, – сказала. – В таких местах, которые лучше, чем тени. Ты будешь свободен.
Афанасий крепко её обнял. Впервые он чувствовал, как стены отпускают его. После долгих лет душистика, она вдруг превратилась в материнскую ласку, чистую и тихую.
Потом он ушёл. Арина ждала. Вечером они сидели при свечах, обсуждая путешествие в Кавказ. Мария Викторовна осталась одна, но с чувством, что её сын жив. И что теперь он сделал её искренне счастливой.
