Мама, ну что ты молчишь? – Елена Ивановна стояла у окна кухни, наблюдая, как её мать медленно осматривает гречку. – Таня же повторила свои извинения ещё раз. Когда же прекратишь обижаться?
Софья Геннадиевна не подняла головы. Её пальцы осторожно отделывали крупные зёрна от мусора, как будто эту работу нужно было выполнять с особой точностью.
– Извинилась, говоришь? – голос звучал равнодушно. – А где она была, когда мне так плохо было в больнице? Где тогда Танюша?
Елена глубоко вздохнула. Этот разговор длился почти два года, а каждый упоминание младшей сестры превращало мать в непробиваемую стену.
– Мам, она же объяснила тогда. У неё был ребёнок Леночка с высокой температурой. Она не могла просто оставить его!
– Не могла, – передразнила Софья Геннадиевна. – Но когда сами деньги нужны на квартиру, она прорвёт всё, чтобы прибежать сюда. В тот момент Маша не мешала, и работа тоже отступила.
Елена села напротив матери. В свои пятьдесят три года она чувствовала, как с годами растёт усталость от этой вечной семейной мозоли. Стараться быть посредником между матерью и сестрой оказалось мучением.
– Мама, послушай меня. Таня действительно переживает. Она не ждала этого тогда. И у неё не было выбора.
– Всегда есть выбор, – отрезала Софья Геннадиевна. – Могла бы хотя бы набрать телефон. Проверить, как ты себя чувствуешь. А она, кроме молчания, ничего не сделала. Просто исчезла, как будто вышла из русской сказки.
Елена вспомнила тот кошмар. Мать попала в реанимацию из-за приступа, а Таня бегала по клиникам с тяжёлым ребёнком. Леночку тогда подозревали в менингите, температура не снижалась.
К тому же была эта срочная покупка квартиры. Таня и супруг семь лет копили, и вдруг появился шанс. Софья Геннадиевна тогда согласилась помочь, но заболела сама.
– Знаешь, что самое обидное? – продолжала мать, не отрываясь от гречихи. – Не то, что она не пришла. А то, что даже не пыталась. Ни разу не проверила, что со мной. Ни одного звонка.
– Мама, она же боялась, – попыталась говорить Елена.
– Чего боялась? Что я скажу ей все, что думаю? Тогда я тоже готова прямо сейчас выдать ей всё, что пришло в голову. Пятьдесят лет дочь кормила, растила, жила ради неё. А когда пришёл момент, оказалось, что я никому не нужна.
Голос Софьи дрогнул. Елена заметила грустные слёзы в её глазах. Вот, звучит глубокая боль – не просто обида, а пронзительное ощущение предательства.
– Мама, ты же знаешь, как её любила. Помнишь, как Таня приезжала к тебе за суставной болезнью? Месила с таблетками, стирала, убиралась по дому.
– Помню, – покачала головой Софья. – Именно поэтому боль такая глубокая. Я верила, что её можно поддерживать. А оказалось – нет.
В этот момент звезда зазвонила на потолке.
– Это Таня. Не хочешь поговорить с ней?
– Нет, – сказала мать. – И не проси. Мне нечего сказать.
Елена сняла трубку и вышла в прихожую.
– Как дела? У тебя новости? – возбуждённый голос сестры разрезал трубку.
– Таня, мама по-прежнему молчит. Не знаю, что делать.
– Эллочка, пожалуйста, уговори её. Я не могу так больше. Леночка спрашивает каждый день, почему бабушка сердится на нас.
– А ты как объяснила?
– Говорю, что бабушка болеет. Как я могу втолковать трёхлетнему ребёнку, что такое обида? Эллочка, спаси нас от этого молчания.
Елена посмотрела в сторону кухни, где доносились звуки из кастрюли.
– Таня, ты думала о том, чтобы просто приехать сюда? Не по звонкам, не по уведомлениям. Поговорить со слову на слово.
– Я боюсь. Может, она меня вообще не пустит? Или просто закроет дверь?
– Тогда стой у двери, пока она не откроет. Мама дождётся поступков, а не слов.
Повисла пауза.
– Ты права, – наконец сказала Таня. – Завтра приедем с кладкой сразу после утра.
– Но готовься. Мама накопила обид.
После разговора Елена вернулась на кухню. Мать уже поставила гречиху на плиту и начала колоть лук для беляков.
– Это Таня звонила? – спросила, не поворачивая голову.
– Да. Завтра хочет приехать.
Руки с ножом замерли.
– Нет, пусть не приезжает.
– Мам, может, стоит выслушать? Вы же родные люди. Неужели ссора важнее, чем семья?
Софья Геннадиевна резко обернулась. В глазах бликнули грани гнева.
– Ссора? Эллочка, ты понимаешь, о чём говоришь? Я чуть не умерла тогда! Лежала в реанимации, думала, что никого рядом не увижу. А в голове только вопрос: почему Таня не звонит? Может, с Леночкой стало плохо?
Мать потёрла руки о полотенце и села за стол.
– Я просила медсёстру каждый день дозваниваться Тане, проверять. А она, между тем, занималась своими делами. Звала её, знал, что я больна и лежу, но молчала.
– Мам, она же не ждала, что так страшно. Ты сама велела не пугать раньше времени.
– Я звала. Но когда стало совсем плохо, врачи не дают надежд, я просила тебя ей позвонить. А услышала – «Мама, она сейчас не может ехать, у них проблемы».
Этот разговор Елена помнила. Стонула внутри, выбирая между материнской просьбой и объяснением сестры. Тогда Таня колебалась между больницей для Леночки и обсуждением документации о квартире.
– Мам, попробуй понять. Таня тогда была как в духовке. Ребёнок на грани, квартира в опасности. Она буквально на нервной стене стояла.
– А у меня что, мир не рушился? – горько усмехнулась Софья. – Пыталась дышать, сердце билось как поплавок в буре. И думала только об одном – увидеть дочь ещё раз.
– Но ты же видела меня каждый день. За это благодарна.
– Да, ты приезжала. Значит, ты мне важна. Но почему одна может найти время для больной матери, а другая – нет?
Елена не знала, что ответить. Внутри действительно копился ужас, но время стёрло чувства, а мать обид. Внутри неё как-то всё усиливалось.
– Знаешь, что я поняла? – продолжила Софья. – Для Танюши я важна, когда ей что-то нужно. А когда мне нужно, я опять вдруг исчезаю.
– Это не справедливо, мам. Помнишь, сколько раз она тебе помогала?
– Помню. Но помню и то, что каждый раз она просила что-то взамен: деньги на машину, сидеть с Леночкой, ещё что-то. А я всегда соглашалась. Думала, что мы семья.
Елена ощущала, как всё сворачивается внутри. Мать была права больше, чем хотелось бы признать. Таня часто просила помощи, не всегда предлагая в обмен.
– Но и ты не всегда была идеальной матерью. Помнишь, как строго к нам относилась? Кричала, когда мы что-то не делали как нужно?
Лицо Софьи немного смягчилось.
– Помню. И каюсь. Может, слишком ревела потом, думала загладить вину. Попробовала исправиться, но вышло, что просто позабавила.
Они сидели молча, обе думали о разных вещах. За окном стемнело.
– Мам, обещай одно. Если Таня завтра приедет, не выгоняй сразу. Дай говорить.
Софья долго смотрела в окно.
– Хорошо, выслушаю. Но не значит, что прощу.
Наутро Елена проснулась от звонка. Телефон показывал 6.30.
– Эллочка, я уже еду. Не спала всю ночь, думала, что скажу, – взволнованно сказала Таня.
– Главное, говори от сердца. Не оправдывайся, проси прощения.
– Хорошо. Спасибо за всё. Знаю, что тебе тоже тяжело.
Елена положила трубку, мысленно представляя, как пройдёт встреча. Обе сильные личности, одна хочет искуплений, но обе не стоят первыми.
К 10 утра Таня оказалась у двери. В руках держала зелёный мак. Любимый цветок бабушки. Сердце колотилось так, что, казалось, соседи слышат.
Она зазвонила. Шаги приблизились. Дверь приоткрылась. Бабушка выглядела старее: волосы полностью белые, новые губки вокруг глаз.
– Здравствуй, бабушка, – тихо сказала Таня.
– Привет, – ответила мать, отступая, чтобы пропустить.
Они сели за стол, на котором вчера Елена пыталась решить важную задачу.
– Цветы красивые, – заметила Софья, но её голос оставался холодным.
– Помню, что любишь их, – Таня положила букет на стол. – Бабушка, не знаю с чего начать.
– Начни с того, почему полтора года молчала.
– Я не молчала. Попыталась дозвониться, писала письма. Ты не отвечала.
– До этого? Когда я была в больнице?
Таня опустила глаза. Вот это самое больное было.
– Бабушка, я просто боялась.
– Чего боялась?
– Боялась, что ты умрёшь, а я ничего не смогу сделать. Терпела, что увидела тебя больной. Не хотела быть вам только плохой.
Софья смотрела на дочь.
– И поэтому решила не приезжать?
– Нет. Мама, у меня был ребёнок. Леночка лежала с температурой под сорок, врачи колдовали в коридорах. Я не спала, металась между клиниками. А квартира… Одним словом, нужный случай.
– Квартира, – повторила мать. – Значит, квартира важнее?
– Нет! Но я думала, что если мы её потеряем, потом не сможем тебе помочь. Думала, что нужно решить всё быстро, а потом прийти к тебе.
– А когда собиралась приехать?
– Как только с Леночкой стало лучше. Но каждый день новой проблемы. То температура, то анализ, то врачи требовали обследований.
Таня смахнула слёзы. Общаться было страшно, но мать слушала.
– Бабушка, я каждый день думала о тебе. Передавала Елочку любовь. Но понимала, что звонить не имею права.
– Почему?
– Потому что знала, ты спросишь, когда приеду. А я не могла ответить. Не могла сказать, что дочь важнее матери.
Софья долго смотрела на цветы.
– Знаешь, что страшно? – сказала она. – Не то, что не приехала. А то, что я понял: для тебя я не близкий человек.
– Бабушка, это не так!
– Тогда объясни. Как можно любить, но не находить время для тёплых встреч?
Таня искала правильные слова.
– Я думала, что у нас время. Что ты поправишься, и мы всё наверстаем. Не могла представить, что так серьёзно.
– А если бы умерла? Что бы ты делала?
– Не знаю. Наверное, сошла бы с ума от вины.
Снова тишина. За окном играли детки.
– Бабушка, я понимаю, что словами этого не наработать. Но скажи, что мне делать? Как вернуть доверие?
Софья подошла к окну.
– Не знаю. Полтора года думала. Злилась, плакала, и не придумала, как простить предательство.
– Это было не предательство. Это было дурацкая ошибка.
– Не имеет значения. Результат одинаков.
Таня коснулась руки матери.
– Бабушка, посмотри на меня. Посмотри, что со мной стало. Я похудела, плохо сплю, постоянно в стрессе. Максим говорит, что стала другим человеком.
Софья внимательно посмотрела на внучку. Действительно, Таня выглядела плохо.
– Леночка спрашивает, почему бабушка нас не любит. Что ты ей ответишь?
– Говорю, что бабушка просто болеет. Но она же не дурочка. Спрашивает за другое.
Софья вздохнула. Внучка – её радость. Как много она пропустила.
– Как она? Выросла?
– Очень выросла. Мудрее. Вчера говорит: «Мама, давай съезжаем к бабуле и попросим прощения. Вдруг она нас простит?» Понимаешь, бабушка? Трёхлетний ребёнок понимает, что взрослые иногда не видят.
Таня показала фотографию. На экране — Леночка в праздничном платье.
– Она каждый вечер просит сказку, как ты рассказывала про Машку. Помнишь, как изображала лисочку? Она мечтает о твоём голосе.
Глаза Софьи заплакали.
– Помню. Она смеялась так, что в коридоре дети стояли в овации.
– Бабушка, я не прошу забыть всё сразу. Но дай шанс измениться. Дай нам с Леночкой стать частью вашей жизни.
Софья долго смотрела на фото.
– Понимаю, что обида – тяжёлый груз. Она разрушает душу. Но доверие восстанавливается годами.
– Тогда давай вместе справимся. Иди рядом со мной.
– Хорошо. Попробуем. Но с условием: больше не будет недосказок. Все, что будет, говорит сразу.
– Обещаю. Бабушка, прощаю.
Они обнялись и заплакали.
Вечером Елена получила сообщение: «Клянусь, мы помирились. Завтра привезу Леночку к бабуле».
Чуть позже бабушка позвонила:
«Эллочка, спасибо за терпение. Права – родные важнее обид».
Елена улыбнулась. Полтора года семейной истории закрылись. Конечно, путь длинный, но первое, что нужно – перестать быть столом между собой.
На следующий день Леночка кинулась бабушке на шею. А Софья, прижав внучку, убедилась, что семья – это то, что оживляет душу. И что прощение целит не только обиженного, но и самого прощающего.
