Зинаида Семёновна стояла у окна, наблюдая, как Марфа из квартиры напротив развешивает бельё во дворе. Соседка напевала что-то под нос, встряхивала простыни, а ветер играл её посеребрёнными волосами. Обычный день, обычные хлопоты. Но что-то в воздухе витало не то.
— Матушка, завтракать будешь? — донёсся из кухни голос Даши.
— Сейчас, сейчас, — откликнулась Зинаида Семёновна, но не сдвинулась с места.
Даша появилась на пороге, вытирая руки фартуком. Дочь всегда была хороша собой, но сейчас, в свои тридцать с лишним, расцвела пуще прежнего. Волосы собраны в строгую косу, взгляд ясный, только губы поджаты — верный знак: что-то задумала.
— Мам, нужно с тобой поговорить, — сказала Даша, разливая по кружкам крепкий чай.
— Говори, доченька.
Зина присела напротив, взяла в руки горячую кружку. Чай пахнет точно так же, как у покойной тёщи. Вот ведь — снова о ней вспомнила. Уже полгода, а сердце не отпускает.
— Мне предложили новую должность, — начала Даша, не поднимая глаз. — Зарплата в два раза выше, перспективы.
— Вот и славно! — обрадовалась Зина. — Давно пора, ты у них лучшая.
— Только работать придётся в Екатеринбурге.
Слова повисли в воздухе. Зина поставила чашку, даже не пригубив.
— В Екатеринбурге?
— Да. Там новый филиал, нужен руководитель. Я всё обдумала, мам. Это шанс.
— А как же я? — вырвалось у Зинаиды Семёновны.
Даша подняла глаза, и Зина увидела в них ту самую решимость, знакомую ещё с тех пор, когда дочь в шестнадцать заявила, что идёт не в медучилище, как хотела мать, а в технический вуз. Та же твёрдость была, когда разводилась с мужем, несмотря на уговоры.
— Мам, ты же взрослая. Справишься. И потом, я не на край света. Екатеринбург — это не за границей.
— Но ведь… — Зина запнулась. Что она хотела сказать? Что страшно оставаться одной? Что привыкла к Дашиным шагам по утрам, к её смеху, к тому, что есть с кем чай попить, слово молвить, просто помолчать рядышком?
— Мам, мне уже тридцать пять. Хочу попробовать что-то новое, пока не поздно.
— А здесь разве плохо? — Зина обвела взглядом кухню, где прошли годы, где Даша делала уроки за этим столом, где они переживали тяжёлые времена после смерти отца.
— Не плохо. Но и не то. Мне нужно… — Даша замолчала, подбирая слова. — Почувствовать, что живу свою жизнь, а не топчусь на месте.
Зинаида Семёновна отпила глоток. Чай остыл. Горький. Она забыла положить сахар.
— А когда ты уезжаешь?
— Через две недели. Нужно всё успеть, пока место не заняли.
Две недели. Четырнадцать дней. Зина попыталась представить утро без Даши. Тишину. Пустую кухню. Никого, кто спросит, как спалось, поможет открыть банку с соленьями или просто выслушает.
— Ты всё продумала? Квартира, работа…
— Всё улажу. Компания помогает с жильём, а здесь замену найдут. Мам, пожалуйста, пойми.
Зина кивнула, хотя понимать не хотелось. Хотелось кричать, что дочь эгоистка, что бросает её одну. Но разве она сама не мечтала когда-то уехать из родительского дома? Только тогда были другие времена — война, разруха, не до мечтаний. Теперь же — другая жизнь, и Даша вправе выбирать.
— Ладно, — сказала она наконец. — Если ты решила.
Даша облегчённо выдохнула.
— Спасибо, мам.
Следующие дни пролетели в суете. Даша бегала по инстанциям, собирала вещи. Домой приходила поздно, уставшая, и разговоров не получалось. Зина не расспрашивала, боясь услышать что-то, что сделает отъезд ещё реальнее.
Она занималась привычными делами — готовила, убирала, смотрела сериалы. Только теперь каждое действие отдавалось мыслью: скоро всё это — одной. Варить борщ на один, мыть одну тарелку, разговаривать с котом, потому что больше не с кем.
— Мам, помнишь, как мы с папой на Алтай ездили? — спросила однажды Даша, перебирая старые фото.
— Как же не помнить. Тебе лет семь было, ты всё норовила в горы забраться.
— А папа носил меня на плечах, говорил, что я его маленький альпинист, — улыбнулась Даша. — Хорошо было.
— Да, хорошо.
Зина взяла потрёпанную фотографию. Вот они втроём на фоне гор. Муж загорелый, смеётся, Даша на его плечах тянет руки к небу, а она сама — молодая, счастливая, без этой усталости в глазах, что поселилась там после его ухода.
— Знаешь, — продолжила Даша, — мне кажется, если бы папа был жив, он бы меня понял.
— Папа всегда тебя понимал, — согласилась Зина. — Может, даже слишком.
— Это как?
— Да так. Просто очень любил. Порой больше, чем себя.
Даша отложила фото и обняла мать за плечи.
— Мам, я тебя тоже люблю. И не бросаю. Просто… хочу попробовать по-другому.
Зина прижалась к дочери, вдохнула знакомый запах её духов. Когда Даша была маленькой, она так же обнимала её перед сном, читала сказки, пела колыбельные. А теперь дочь взрослая, у неё своя дорога, и держать её здесь — только из-за страха одиночества — нельзя.
Перед отъездом Даша принесла коробки, стала складывать вещи. Зина помогала, заворачивала в газеты чашки, собирала книги. Обычные вещи, жившие тут годами, теперь стали чужими, готовыми к переезду.
— Мам, оставлю тебе ключи от комнаты, — сказала Даша. — Может, захочешь что-то переставить.
— Какие гости? — фыркнула Зина. — Кто ко мне потащится?
— Ну мало ли. Тётя Маша из Омска обещала как-нибудь заглянуть.
— Обещает уже лет десять.
Они рассмеялись, и на миг стало легче. Как в старые времена, когда они были просто матерью и дочкой, а не двумя женщинами, которых разделяют выбор и расстояние.
Вечером Даша долго говорила по телефону с подругой, рассказывала о работе, о планах. Голос звенел от счастья. Зина слушала из кухни и понимала: дочь уже там, в новой жизни. Здесь осталось только прошлое.
Утром Даша встала рано, хотя поИ только когда поезд уже скрылся за поворотом, а платформа опустела, Зинаида Семёновна вдруг осознала, что не сказала дочери самого главного — что гордится ею и всегда будет ждать, несмотря ни на что.
