«Я не позволю, чтобы мою мать упекли в дом для стариков!» — тётя Катя с напускной решимостью забрала больную бабушку к себе, а уже через три месяца мы узнали, что она сдала её в дом престарелых под Москвой.

Никогда не забуду тот день, когда тётя Екатерина, родная сестра мамы, с драматичным пафосом увезла нашу бабушку Валентину к себе. Это был настоящий спектакль — с криками, скандалами и слёзами. Она орала так, что, казалось, её слышали даже в соседнем Подольске. Будто хотела, чтобы весь наш дачный посёлок знал, какая она «святая», а какие мы «бессердечные чудовища».

— У меня есть совесть, не то что у вас! Пусть лучше я умру, чем позволю родной матери сгинуть в этом приюте! — швыряла она в лицо маме слова, от которых у меня до сих пор холодеет спина.

Её фразы звучали как цитаты из пафосного романа о семейных ценностях, но за ними скрывалась только злоба и жажда уколоть побольнее. Она рисовала себя героиней, а нас — предателями. Но правда была в том, что бабушке требовалась помощь, с которой мы уже не справлялись.

Всё началось после её инсульта. Здоровье покатилось под откос: она путала имена, терялась в собственной квартире, могла разрыдаться без причины, а её поведение стало непредсказуемым. Мы старались, но кризисы учащались. Однажды, вернувшись домой, мы застыли в ужасе: вода хлестала из всех кранов, свет горел, а на плите стояла кастрюля с подгоревшей едой. Бабушка сидела в углу и шептала что-то несвязное, даже не понимая, что могла устроить пожар.

Врачи лишь развели руками: болезнь прогрессировала. Лекарства немного сдерживали кошмар, но чуда не случилось бы. Мы поняли — она больше не может быть одна. Работа, дети, кредиты — мир не останавливался, а сердце болело от бессилия.

После долгих слёз мы начали подыскивать хороший пансионат, где о ней позаботятся. Мы не бросали её — хотели дать ей безопасность. Но когда тётя Катя, жившая в Мытищах, узнала об этом, она ворвалась к нам, как ураган.

— Как вам не стыдно? Свою мать — в дом престарелых?! Вы что, тряпки вместо сердца носите? — орала она, сверкая глазами.

Её слова резали, как стекло. А потом она просто схватила бабушкины вещи и увезла её, хлопнув дверью так, что дрогнули стены.

Прошло три месяца. Три месяца тишины. И вдруг весть, перевернувшая всё: тётя сдала бабушку в тот самый пансионат. Та самая, что клялась «скорее умереть», чем допустить такое. Оказалось, ухаживать за больной старушкой — не красивые речи, а тяжкий труд.

Ирония ударила, как пощёчина. Так и подмывало позвонить ей и прошипеть: «Ну что, тётя, где твоя совесть теперь?» Но трубку она не брала. Видимо, наконец осознала, что переиграла. Только вот мужества признать это у неё не нашлось. А бабушка так и осталась в чужом доме — одна, без нас.