**Письма на третьем этаже**
Каждое утро Алина спускалась вниз и проверяла почтовый ящик. Хотя прекрасно знала — там пусто. Кто сейчас пишет письма? Десять лет как отвыкли. Но она заглядывала. На всякий случай. Будто самое важное приходит именно тогда, когда перестаешь ждать. Открывала крышку, задерживала дыхание — и шла обратно, медленно переступая ступеньки.
Ей было тридцать семь. Ни мужа, ни детей. С кредитом за зубы и табуреткой вместо тумбочки. С вечной усталостью в глазах и мечтой о Чёрном море, которая откладывалась снова и снова. Работала в районной библиотеке, куда за день заходили пять человек, включая вахтёршу. Время текло между стеллажами, как застоявшийся воздух. Она знала, когда придёт бабушка Нина за любовными романами и когда школьник Коля забежит за фантастикой. Остальное — тишина.
На третьем этаже жил сосед. Никто толком не знал, чем он занимается. Говорили — айтишник. Или художник. Или просто странный. Звали его Дмитрий, но в подъезде звали «тот, в чёрном». Он редко выходил. Двигался бесшумно, будто тень. Всегда в тёмном. Иногда — в капюшоне, даже летом. Балкон у него был застеклён, но шторы никогда не раздвигались.
Они сталкивались в подъезде. Он кивал. Она — тоже. Иногда говорили «здравствуйте». И всё. Пара секунд — и каждый шёл своей дорогой. Будто между ними стояла невидимая стена из привычного одиночества.
Однажды утром в ящике лежало письмо. Конверт — кремовый, плотный, чуть помятый на углу. Почерк — ровный, с лёгким наклоном, будто писали быстро, но старались. Без марки. Без обратного адреса. Просто: «Алине. Лично».
Внутри — один листок. Одна фраза: «Мне нравится, как вы поправляете волосы, когда читаете у лифта».
Она замерла, будто держала что-то хрупкое. Оглянулась. В подъезде — ни души. Только запах старого линолеума и объявление о ремонте водопровода. Сердце колотилось, как в детстве, когда находила под подушкой конфету — неожиданно и трогательно, будто кто-то помнил о тебе, когда ты сама уже забыла.
Через день — второе письмо. «Сегодня вы были в красном платке. Он вам идёт». Бумага пахла кофе, и Алина почему-то представила, что пишет человек с сединой. Или просто — тот, кто замечает больше других.
Потом — ещё. Каждое утро. Короткие, смешные, задумчивые. То — как строчки из песни, то — как школьная записка. Без подписи. Без просьб. Просто кто-то видел её — не соседку, не библиотекаршу, а человека.
«Вы засмеялись, разговаривая по телефону. Ваш смех — как первый снег».
«Вы трижды перечитывали одну страницу. Значит, книга хорошая. Или мысли далеко?»
«Сегодня вы оставили закладку в книге на пятой полке. Я тоже люблю этот роман».
Алина не отвечала. Даже не пыталась узнать, кто это. Но каждое письмо бережно складывала в коробку от конфет. И с каждым днём внутри что-то оттаивало. Будто кто-то медленно размораживал лёд — без спроса, но и без спешки.
Однажды в библиотеке она услышала знакомый голос:
— Вы не подскажете, где у вас Достоевский?
Перед ней стоял Дмитрий. Без чёрного. В сером свитере. Без привычных очков. Впервые — не скрываясь. Немного неуверенный, но с тёплым взглядом, в котором она узнала почерк из писем.
— Во втором ряду, — сказала она. — А вы давно читаете его?
— Давно. Но не вслух, — он улыбнулся. — А вы… Вы даже объявления читаете так, будто они важны. И от этого тишина становится не такой одинокой.
Она смотрела на него и вдруг поняла: он не странный. Он просто был рядом всё это время — и видел то, что другие не замечали. И ждал. Тихо. Без лишних слов.
Они начали говорить. Сначала в лифте — о погоде, о ремонте в подъезде. Потом — за чаем на кухне. Потом — в парке, на скамейке. Она стала чаще смеяться, снова краситься, перестала заглядывать в пустой почтовый ящик. Теперь она ждала не конвертов, а его шагов за дверью.
Через год, когда в доме отключили отопление, они сидели на его балконе. Под одним пледом. С термосом чая. Он читал вслух свои письма — те самые, которые она знала наизусть. Но в его голосе они звучали иначе — как признание. Как что-то, что наконец-то вернулось.
Она держала его за руку и думала: иногда достаточно одного человека, который заметил, как ты поправляешь волосы, — и мир перестаёт быть серым. Не просто существовать, а жить. С чаем в руках, с чьим-то смехом рядом. И с письмами, которые однажды стали теплее, чем батареи.
