В маленьком городке под Новосибирском, где старинные избы помнят шум семейных застолий, моё счастье вдруг дало трещину — и виной тому была свекровь. Я, Лидия Фёдоровна, всем сердцем желала сблизиться с семьёй мужа, но на её юбилее оказалась словно прозрачной. Её бесконечные восхваления подарков от сына и полное забвение моих трудов разбили мне душу, оставив горькое чувство чужой среди своих.
Моя свекровь, Галина Степановна, — баба видная да нраву крутого. На свои 55 лет она закатила пир на весь мир. Мы с супругом, Дмитрием, после свадьбы перебрались в её просторную избу — так вышло дешевле. Я и печь топила, и щи варила, и поклоны ей клала, а она будто и не замечала, словно я — лишь тень её кровиночки.
Когда Галина Степановна объявила про гулянку, я и затеи взялась. Неделю дом скребла, снедь закупала, столы накрывала. Дмитрий матери золотые серёжки поднёс да кабака лучшие яства заказал. Я им гордилась — хотел мать порадовать. А мой подарок был попроще — узорчатая шаль, по ниткам выбирала, чтоб ей к лицу пришлась. Надеялась, праздник нас сроднит, да только вышло всё иначе.
В день рождения набилось человек двадцать. Гуляли шумно, мед-вино лилось, балалайка заливалась. Я то гостей встречала, то посуду уносила, а свекровь восседала, царицей на троне. Вдруг она стукнула ложкой о стакан и речь повела: «Сынок мой Дмитрий — золото, а не человек! Вот, взгляните-ка, какие серёжки подарил, да ещё и стол от души накрыл! Лучшего сына не сыскать!» Грянули «горько!», а я улыбалась, ждала, что хоть словечком да помянет и меня.
Но нет. Только и сыпала похвалами Дмитрию: и щедр, и заботлив, и умён… А про мои хлопоты — ни полслова. Даже шаль мою в угол забросили, не развернув. Гости на меня косились, жалеючи, а я стояла у печи, кулаки сжимая. Слёзы душили, но я молчала. Чем я ей не угодила? Ведь душу вкладывала!
После застолья я на кухню сбежала, чтобы не расплакаться. Дмитрий подошёл, спросил: «Лида, чего приуныла?» Не выдержала: «Твоя мать даже имени моего не назвала! Я тут, как конь пахала, а слава — всё тебе! Мою шаль и в руки не взяла!» Он только махнул рукой: «Мать у меня такая, не переживай». Его равнодушие словно обухом по голове. Как же так? Ведь он же видит, как мне больно!
Гости разошлись, а я уборку доделывала. Галина Степановна мимо прошла, буркнула: «Лидка, мусор вынеси, а то вонять будет». Ни спасибо, ни даже взгляда. Я кивнула молча, а сердце ныло. Почему я в своём же доме — хуже служанки? Почему мои старания для неё — пустой звук?
Ночью не спала. Вспоминала, как шаль выбирала, как дом украшала, как надеялась на ласку. А она меня, словно ветошку, под ноги бросила. Чувствую себя в этой избе лишней — всё тут для Дмитрия да для матушки его. Её хвальба да моё унижение — будто нож в сердце. Хотела в семью влиться, а стала чучелом бессловесным.
Утром попыталась с Дмитрием поговорить: «Мать твоя меня в грязь втоптала. Даже подарок мой не взглянула. Так жить не могу». Он вздохнул: «Да брось, она всегда такая. Главное — мы вместе». Да только слова эти — пустые. Как привыкнуть к тому, что тебя в грош не ставят? Соседка Аграфена, узнав, шепнула: «Стой за себя, а то вовсе затопчут». Но страшно. Вдруг он мать выберНо страшно. Вдруг он мать выберёт, а я останусь одна в этом чужом доме, где даже стены шепчут, что я здесь лишняя.
