«Меня выгнали из дома в восемнадцать, а теперь умоляют о помощи»: Я до сих пор не понимаю, была ли в её сердце хоть капля любви
В шестнадцать мама впервые привела в дом чужого мужчину. С отцом они расстались давно, и я ещё наивно верила, что всё наладится. Но с появлением Виктора стало только хуже. Он не бил меня — нет. Просто дал понять: я лишняя. В его глазах я была не дочерью, а обузой, мешающей начать «новую жизнь».
Через год у них родился сын — мой младший брат Костя. Я сразу привязалась к малышу. Кормила, убаюкивала, носила на руках. Мама же вышла из декрета раньше срока — боялась потерять работу. А мне просто бросили:
— Институт подождёт. С Костью надо сидеть. Кому, как не тебе?
Я молчала. Уже тогда чувствовала себя здесь чужой. Но эти слова поставили точку. Меня больше не спрашивали — мной распоряжались.
Виктор орал по любому поводу. Не вымыла пол, забыла постирать, опоздала с кормлением — всё вызывало скандал. В тот день он пришёл раньше и увидел грязную посуду. Я не успела — у Кости снова поднялась температура. Но ему было всё равно. Он кричал, хлопал дверьми, называл «дармоедкой» и «нахлебницей», говорил, что я живу за их счёт.
Когда вернулась мама, я ждала хоть капли поддержки. Но она встала рядом с ним. Не глядя в глаза, бросила:
— Не нравится — собирай вещи. Хватит сидеть у нас на шее.
Я ушла той же ночью. Спасибо тёте Люде — приютила. Я рыдала в подушку, а мама не позвонила ни разу. Не спросила, как я. Даже когда тётя тяжело заболела и мы едва сводили концы с концами, помощи не было.
К восемнадцати я уже работала в кафе. По ночам училась на заочном. Жили скромно: пенсия тёти уходила на лекарства, я тянула остальное. Потом стало легче — окончила учёбу, нашла лучшую работу.
Когда тёти не стало, я осталась в её квартире. Она оформила её на меня. Думала, мать объявится — хоть из-за денег. Но нет. Будто меня не существовало.
В двадцать четыре я встретила Игоря. Он стал моей опорой. Мы создали семью, родились две дочки — Алина и Катя. Впервые я узнала, что такое дом без криков и упрёков.
А потом в дверь постучали.
На пороге стояла она.
— Здравствуй, дочка… Помоги. Виктор ушёл. Костя попал в дурную компанию. Я одна…
Ни «прости», ни «как ты жила». Только «мне плохо». Только «дай».
Грудь сжало от боли. Я ответила жёстко:
— А когда мы с тётей голодали, тебя это волновало? Когда я падала с ног от усталости, ты звонила? Нет. А теперь приползла — будто так и надо?
Она побледнела, сжала сумку:
— Не поможешь — пойду в суд. Дети обязаны содержать родителей.
Я захлопнула дверь. Шёпотом добавила:
— У меня нет матери.
Потом долго плакала. Игорь обнимал меня, а дочки испуганно жались в углу. Впервые за годы я дала волю всей накопленной боли.
Позже, когда утихли эмоции, я задумалась. Может, стоило быть мягче? Ведь она всё же родила меня… хоть и забыла после. Но как простить предательство?
Ответа нет до сих пор. Обида — как ржавый гвоздь в сердце. Возможно, когда-нибудь я смогу простить. Но не сейчас.
Жизнь научила меня: семья — это не те, кто рождён с тобой в одном доме, а те, кто остаётся в самые тёмные дни. И этому уроку я научу своих дочерей.
