**Дневник.**
Мама выставила меня за дверь в восемнадцать, а теперь умоляет о помощи. До сих пор не понимаю: любила ли она меня хоть когда-нибудь?
В шестнадцать она привела в дом нового мужчину. С отцом они разошлись давно, и я ещё наивно верила, что, может, всё наладится. Но с появлением Виктора стало только хуже. Он не бил — нет. Просто дал понять: я ему чужая. В его глазах я была лишней, мешающей начать «новую жизнь».
Через год мама родила от него сына — моего брата Степу. Я привязалась к нему с первых дней. Кормила, укачивала, гуляла. Мама же вышла из декрета досрочно — боялась потерять работу. А мне просто бросили:
— Институт подождёт. Степан на тебе. Кто ещё за ним присмотрит?
Я молчала. Уже тогда чувствовала себя здесь чужой. Теперь же и вовсе перестали спрашивать — только командовали.
Виктор орал по любому поводу. Немытая тарелка, невыключенная стирка, опоздание с кормлением — всё вызывало скандал. В тот вечер он пришёл раньше и увидел грязную посуду. Я не успела — у Степы снова поднялась температура. Но ему было плевать. Он ругался, хлопал дверьми, кричал, что я «дармоедка» и «нахлебница», что живу у них на шее.
Когда мама вернулась, я ждала, что она заступится. Но она встала рядом с ним. Не глядя в глаза, бросила:
— Не хочешь помогать — собирай вещи. Нам больше нечего тебе давать. Хватит сидеть на нашей шее.
Ушла в тот же вечер. Спасибо тёте Люде — пустила к себе. Я рыдала ночами, вцепившись в подушку. Мама не звонила. Ни разу. Не спросила, как я. Даже когда тётя заболела, и мы едва сводили концы с концами, помощи не дождались. Выживали вдвоём.
К восемнадцати устроилась официанткой в кафе на окраине. Вечерами училась на заочном. Жили скромно: пенсия тёти уходила на лекарства, я тянула остальное. Потом, с годами, стало легче. Закончила учёбу, зарплата выросла, появился хоть какой-то грош за душой.
Когда тёти не стало, я осталась в её квартире. Она переписала её на меня. Думала, мать объявится — хоть из-за денег. Но нет. Как будто меня не существовало.
В двадцать четыре встретила Дениса. Он стал моей опорой. Поженились, родились две дочки — Алина и Катя. Я наконец узнала, что такое семья — без криков, страха, вечных упрёков. Так прожили десять лет. А потом в дверь постучали.
Открыла. На пороге стояла она.
— Здравствуй, дочка… Помоги. Мне некуда идти. Виктор ушёл. Стёпа… связался с дурной компанией. Я одна. Пенсии не хватает…
Ни «прости», ни «как ты жила». Только жалобы. Только «мне плохо». Всё та же усталая требовательность.
Я сжала кулаки и выдохнула:
— А когда мы с тётей голодали — ты хоть раз позвонила? Когда я пахала на двух работах, рыдала ночами — тебе было интересно? А теперь приползла, будто ничего не было?
Она побледнела, сжала сумку и холодно бросила:
— Если откажешься — подам в суд. По закону ты обязана содержать мать.
Я захлопнула дверь. Прошептала в щель:
— Делай что хочешь. Ты мне не мать.
Потом рыдала до хрипоты. Денис обнимал, гладил по спине. Девочки испуганно жались в другой комнате. Я впервые за годы дала волю всей той боли, что копилась внутри. Вспомнила каждый унизительный день, каждый холодный взгляд.
Позже, когда эмоции улеглись, задумалась: а может, я слишком жёстко? Всё-таки она мама. Растила меня до семнадцати. Пусть плохо, пусть сквозь зубы — но растила. Но как простить её выбор? Когда было тяжелее всего, она выбрала его. А не меня.
Ответа до сих пор нет. Обида — как ржавый гвоздь в груди. Может, когда-нибудь и смогу простить. Но не сейчас. И, наверное, это правильно.
