Когда я заболел, осталась только она… Моя старенькая собака, которая не бросила и не ушла.
Говорят, настоящая преданность проверяется не в радости, а в горе. Но раньше я верил в другое. Пока был здоров, успешен, окружён людьми — мир казался надёжным. Я был нужен. Близкие, друзья, коллеги, женщина, которую я считал истинной любовью — все были рядом. Пока я мог дарить, смеяться, зарабатывать, поддерживать, угощать.
А потом всё рухнуло.
Диагноз прозвучал как гром среди ясного неба. Редкая болезнь, которую врачи не сразу распознали. Сначала я не верил. Потом накрыл страх. Затем началось лечение — мучительное, выматывающее, дорогое. Без уверенности в результате. И тогда пришло настоящее одиночество.
Первой пропала она. Та самая женщина, которой я отдал душу, с которой мечтал о старости. Сказала, что «не готова к такому испытанию». Потом исчезли друзья. Все до одного. Отговаривались делами, обещали «навестить», но так и не появились. Даже взрослые дети, занятые своими заботами, стали приходить всё реже. И вот — тишина. Гулкая. Давящая. Не от болезни — от предательства.
Дом опустел. Казалось, будто жизнь остановилась. Остался лишь один звук, напоминавший, что я не совсем один: тихое постукивание когтей по полу. Это была она — старая восточноевропейская овчарка по кличке Лада. Ей уже было двенадцать, она с трудом передвигалась, иногда волочила задние лапы. Мы старели вместе, молча, словно по уговору.
Она не жаловалась. Не упрекала. Просто ложилась рядом. Клала морду мне на ладонь. Если мне становилось особенно плохо — тихо поскуливала, будто разделяла мою боль. Её дыхание ночью было единственным, что давало силы. Что не давало мне сдаться окончательно.
Однажды, пролежав весь день в кровати, я заметил, что Лады нет. Не отозвалась. С трудом поднялся и нашёл её у входной двери. Она лежала, уставившись в неё, будто ждала. Кого-то. Надеялась.
Никто не пришёл.
Я собрался с силами, и мы вышли — ненадолго, на улицу. Её медленные шаги рядом с моими стали для меня смыслом. После этого дня я понял: надо жить. Хотя бы ради неё. Мы остались друг у друга последними. Она — моё тепло. Я — её забота. Я кормил её с руки. Она прижималась ко мне по вечерам, согревая.
Мы пережили зиму. Медленно, трудно, но лечение начало помогать. Я начал возвращаться к жизни. А Лада — угасала. Взгляд потускнел. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. Но каждый раз, когда я подходил, она поднимала уши и слабо виляла хвостом. Она ничего не просила. Ей нужно было лишь быть рядом.
И была. До последнего.
Однажды утром я проснулся — и не услышал её дыхания. Лада ушла тихо. Так же, как и жила: без пафоса, без жалоб, без упрёков. Просто легла у моей кровати. И не проснулась. А в сердце образовалась пустота, какой не было никогда.
Она не была просто собакой. Она была последней, кто остался, когда все ушли. Последней, кто смотрел мне в глаза, не отводя взгляда. Кто грел, ничего не требуя. Кто не предал. Она спасла меня, когда я сам себе казался никчёмным.
Я похоронил её в саду. Поставил камень. Часто сижу там. Разговариваю с ней. Потому что больше — не с кем. Потому что так, как она, меня больше никто не слушал. Потому что порой настоящая любовь и верность приходят не от тех, от кого ждёшь. Не от тех, кто клянётся и обещает, а от того, кто просто есть. До самого конца.
Иногда в жизни остаётся лишь один. Но именно он и становится всем.
