Когда я слёг, рядом осталась только она… Моя старая собака, которая не предала и не бросила.
Говорят, истинная верность познаётся не в радости, а в горе. Но раньше я в это не верил. Пока был крепким, удачливым, окружённым людьми — мир казался мне прочным. Я был полезен. Родные, друзья, коллеги, женщина, которую считал любовью всей жизни — все были рядом. Пока я был «на коне»: щедрый, весёлый, умеющий заработать, помочь, угостить.
А потом всё рухнуло.
Диагноз прозвучал, как приговор. Редкая болезнь, которую врачи не сразу распознали. Сначала не верил. Потом стало страшно. Затем началось лечение — тяжёлое, выматывающее, дорогое. Без гарантий. И именно тогда пришло настоящее одиночество.
Первой исчезла она. Та, ради которой я готов был горы свернуть, с которой мечтал встретить старость. Сказала, что «не справится с таким грузом». Потом растворились друзья. Каждый. Отмахивались делами, обещали «позвонить», но не звонили. Даже дети, взрослые и занятые, стали приходить всё реже. И наступила тишина. Глухая. Давящая. Не от болезни — от предательства.
Дом опустел. Казалось, жизнь остановилась. Остался лишь один звук, напоминавший, что я не совсем один: мягкое шарканье лап по полу. Это была она — старенькая восточноевропейская овчарка по кличке Лада. Ей было уже тринадцать, она с трудом передвигалась, иногда волочила задние лапы. Мы старели вместе, молчаливо, будто по уговору.
Она не жаловалась. Не упрекала. Просто ложилась рядом. Клала морду мне на ладонь. Если мне становилось совсем невмоготу — тихо поскуливала, будто принимала мою боль. Её ровное дыхание ночью было единственным, что давало мне силы. Что не давало сдаться окончательно.
Однажды, пролежав весь день, я заметил — Лады нет. Не откликнулась. С трудом поднялся и нашёл её у двери. Она лежала, уставившись в неё, словно кого-то ждала. Надеялась.
Никто не пришёл.
Я собрал волю в кулак, и мы вышли — ненадолго. Её медленные шаги рядом с моими стали смыслом. В тот день я понял: надо жить. Хотя бы ради неё. Мы остались друг у дружки последними. Она — моё тепло. Я — её забота. Я кормил её с руки. Она прижималась ко мне по вечерам, согревая.
Мы пережили зиму. Медленно, трудно, но лечение начало помогать. Я стал возвращаться к жизни. А Лада — угасала. Взгляд потускнел. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. Но каждый раз, когда я подходил, она слабо поднимала уши и виляла хвостом. Она ничего не просила. Ей нужно было лишь быть рядом.
И была. До самого конца.
Однажды утром я проснулся, а её дыхания не услышал. Лада ушла тихо. Так же, как и жила: без слов, без жалоб, без упрёков. Просто легла у моей кровати. И не проснулась. А мне стало так пусто, как никогда.
Она не была просто собакой. Она была последней, кто остался, когда все ушли. Последней, кто смотрел мне в глаза, не отводя взгляда. Кто согревал, ничего не требуя. Кто не предал. Она спасла меня, когда я сам себе стал не нужен.
Я похоронил её в саду. Поставил камень. Часто сижу там. Разговариваю с ней. Потому что больше — не с кем. Потому что так, как она, меня никто не слушал. Потому что иногда настоящая верность приходит не от тех, от кого ждёшь. Не от тех, кто клянётся, а от того, кто просто есть. До конца.
Иногда в жизни остаётся кто-то один. Но именно этот кто-то и становится всем.
