Когда я слег, рядом осталась лишь она… Моя старая собака, не бросившая и не предавшая.
Говорят, верность познаётся в горе, а не в радости. Раньше я не верил. Пока был крепок, удачлив, окружён людьми — мир казался прочным. Я был нужен. Родня, друзья, сослуживцы, та, кого считал судьбой — все были рядом. Пока я был «на коне»: щедрый, бодрый, умеющий заработать, помочь, угостить.
А потом оборвалось.
Диагноз прозвучал как гром. Редкая хворь, которую врачи не сразу разгадали. Сперва я не верил. Потом стало страшно. Потом началось лечение — мучительное, выматывающее, в копеечку. Без гарантий. И тут я узнал, что такое одиночество.
Первой исчезла она. Та самая, ради которой я готов был горы свернуть. Сказала: «Не справлюсь». Потом растворились друзья. Все, до единого. Отмахивались занятостью, клялись «на днях зайти» — но не заходили. Даже взрослые дети, обременённые своими делами, бывали всё реже. И наступила тишина. Глухая, гулкая. Не от болезни — от предательства.
Дом опустел. Казалось, жизнь кончена. Лишь один звук напоминал, что я не совсем один: шарканье когтей по полу. Это была она — старая восточно-европейская овчарка по кличке Лада. Ей уже тринадцать, ходила с трудом, порой волочила задние лапы. Мы старели вместе, молчаливо, будто по уговору.
Она не жаловалась. Не попрекала. Просто ложилась рядом. Клала морду мне на колени. Если мне было худо — тихонько постанывала, будто делила мою боль. Её сопение ночью было единственным, что придавало сил. Что не давало мне сломаться окончательно.
Однажды, провалявшись весь день, я не услышал её шагов. Не откликнулась. С трудом поднялся и нашёл её у двери. Лежала, уставившись в дерево, будто ждала. Кого-то. Надеялась.
Никто не пришёл.
Я собрался, и мы вышли — на короткую прогулку. Её медленные шаги рядом с моими стали смыслом. Тогда я понял: надо жить. Хотя бы ради неё. Мы остались друг у друга последними. Она — моё тепло. Я — её забота. Кормил её с ладони. Вечерами она прижималась ко мне, согревая.
Мы пережили зиму. Медленно, мучительно, но лечение начало действовать. Я оживал. А Лада — угасала. Взгляд мутнел. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. Но каждый раз, когда я подходил, она слабо шевелила ушами и виляла хвостом. Она ничего не просила. Ей было достаточно просто быть рядом.
И была. До конца.
Однажды утром я проснулся — и не услышал её дыхания. Лада ушла тихо. Так же, как жила: без прощаний, без жалоб, без упрёков. Просто легла у моей кровати. И не проснулась. А мне стало пусто, как никогда.
Она не была просто собакой. Она была последней, кто остался, когда все отвернулись. Последней, кто смотрел мне в глаза, не отводя взгляда. Кто грел, не прося ничего. Кто не предал. Она спасла меня, когда я сам себе был не нужен.
Я похоронил её в саду. Поставил камень. Часто сижу там. Разговариваю. Потому что больше — не с кем. Потому что так, как она, меня никто не слушал. Потому что порой настоящая верность приходит не от тех, от кого ждёшь. Не от тех, кто клянётся в вечной любви, а от того, кто просто… есть. До конца.
Иногда в жизни остаётся один. Но именно он и оказывается всем.
