Когда я слег с болезнью, осталась только она… Моя верная дворняжка, которая не бросила и не убежала.
Говорят, настоящее испытание для друзей — не радость, а горе. Раньше я в это не верил. Пока был здоров, крепок, удачлив — мир казался надёжным. Я был нужен. Родные, друзья, коллеги, та, кого я считал любовью своей жизни — все были рядом. Пока я мог дарить, смешить, зарабатывать, помогать, угощать.
А потом всё рухнуло.
Врачи вынесли приговор. Редкая болезнь, которую долго не могли распознать. Сначала я не верил. Потом пришёл страх. А потом началось лечение — мучительное, выматывающее, пробивающее дыру в бюджете. Без обещаний на успех. Именно тогда ко мне пришло настоящее одиночество.
Первой ушла она. Та самая, ради которой я готов был свернуть горы. Сказала, что «не справится с таким грузом». Потом исчезли друзья. Все до единого. Отговаривались делами, клялись «обязательно позвонить», но телефон молчал. Даже дети, взрослые и занятые, навещали всё реже. И наступила тишина. Давящая. Абсолютная. Не от болезни — от предательства.
Дом опустел. Казалось, будто жизнь остановилась. Остался лишь один звук, напоминавший, что я ещё не совсем один: шарканье лап по полу. Это была она — старенькая дворняга по кличке Жучка. Ей стукнуло уже тринадцать, она с трудом передвигалась, иногда волочила задние лапы. Мы старели вместе, будто скованные одной цепью.
Она не ныла. Не упрекала. Просто ложилась рядом. Клала морду мне на ладонь. Если мне становилось совсем худо — тихо поскуливала, будто чувствовала мою боль. Её дыхание по ночам было единственным, что давало мне силы. Что не давало окончательно сдаться.
Однажды, пролежав весь день, я заметил, что Жучки нет. Не отозвалась. С трудом поднялся и нашёл её у двери. Она лежала, уставившись в неё, будто ждала. Кого-то. Надеялась.
Никто не пришёл.
Я собрался, и мы вышли — неспешно, пошатываясь. Её неторопливые шаги рядом с моими стали для меня смыслом. После того дня я понял: надо жить. Хотя бы ради неё. Мы остались друг у другу последними. Она — моё тепло. Я — её забота. Я кормил её с руки. Она грела меня по вечерам, прижимаясь боком.
Мы пережили зиму. Медленно, тяжело, но лечение начало помогать. Я понемногу возвращался к жизни. А Жучка — угасала. Взгляд её потускнел. Дыхание стало хриплым, неровным. Но каждый раз, когда я подходил, она слабо шевелила ушами и виляла хвостом. Она не требовала ничего. Ей нужно было лишь быть рядом.
И была. До последнего.
Однажды утром я проснулся — и не услышал её дыхания. Жучка ушла тихо. Так же, как и жила: без слов, без жалоб, без упрёков. Просто лёг у моей кровати. И не проснулся. А мне стало пусто, как никогда.
Она не была просто собакой. Она была последней, кто остался, когда все отвернулись. Последней, кто смотрел мне в глаза, не отводя взгляда. Кто грел, не прося ничего. Кто не предал. Она спасла меня, когда я сам себе казался лишним.
Я похоронил её во дворе. Поставил камень. Часто прихожу туда. Разговариваю с ней. Потому что больше — не с кем. Потому что так, как она, меня никто не слушал. Потому что иногда настоящая верность приходит не от тех, кто клянётся, а от тех, кто просто рядом. До конца.
Иногда в жизни остаётся лишь один. Но именно он и становится всем.
