Если завтра ты не отведёшь сына к отцу, я выгоню вас обоих из дома! Мне не нужны ваши сопли и крики по ночам! Ты меня слышишь?
Эти слова ударили Василису, как холодный кнут, обжигая щеки сильнее любого выговора. Она сидела на краю их совместной кровати, спиной к Степану, качая дрожащего, жарящегося Кузю, который спал, но всё ещё ворчал. Трёхлетний мальчик тяжело дышал, пот стекал по лбу, а из груди время от времени вырывались жалобные, прерывистые всхлипы не истерика, а мучительный крик больного ребёнка. Температура не спадала, несмотря на таблетку, принятые час назад. Пальцами Василиса проверяла, насколько горячо его крошечное тело, а её сердце сжималось от бессилия и тревоги. За её спиной, на своей половине кровати, Степан ворочался, скрипя зубами.
Она слышала, как он шипит в полусне, как матрас трясётся от его резких поворотов. Это длится уже час, с тех пор как Кузя снова поднял градус и заплакал в кровати. Степан молчал, но в комнате висела заряженная тишина, полная сдержанной ярости. Василиса пыталась заглушить звук, прижимая сына к груди и бормоча бессвязные успокоения, но лихорадка и боль не давали ему успокоиться.
И вдруг вспышка. Не просто крик, а рычание, от которого Степан выскочил из кровати, словно пружина, протестуя. Василиса отпрянула и обернулась. Степан стоял в центре комнаты, освещённый тусклым ночником, высокий и напряжённый, как натянутая струна. Его обычно приветливое лицо искажено гневом, глаза сверкают, как молния. В руке он сжимал подушку свою подушку, только что вырванную с постели.
Не успела она произнести ни слова, как он бросил подушку в стену. Тупой глухой удар, и подушка упала крошкой на пол. Жест был столь неожиданным, что Василиса замерла. Разве это тот самый Степан, который шесть месяцев назад поднимал Кузю на плечи в парке, смеялся над его неуклюжими попытками бросить мяч в кольцо, терпеливо читал ему одну и ту же книгу про трактор десятки раз? Тот, кто клялся перед венчанием, что Кузя как свой сын, что он мечтал о мальчике и готов стать отцом? Три месяца официального брака стерли эту идиллию, как будто её никогда не было. Маска идеального отчима и любящего мужа сорвалась, обнажив уродливое, эгоистичное ядро.
Степан шагнул к кровати, нависая над ней своей тенью, огромной и угрожающей.
Я просил, ты меня слышишь? прошипел он, понижая голос до шепота, от которого у Василисы пробежал холод по спине. Хватит этих ночных концертов! Я работаю, мне нужен сон, а не ваш плач! Завтра! И я больше не хочу видеть его лица здесь! Отведи его к отцу!
Василиса медленно подняла глаза к нему. Шок отступил, уступив место холодному, звенящему возмущению. Она прижала сына к себе, будто пыталась защитить его не только от болезни, но и от этой волны ненависти, исходящей от мужчины, который недавно клялся любить их обоих.
Степан, ты в своём уме? бросила она, стараясь держать голос ровным. Какой отец? Ты же знаешь, что Илья живёт в Новосибирске, в тысяче километров, видел Кузю один раз, когда ему был месяц. Он платит алименты в размере пяти тысяч рублей нерегулярно, после скандалов. Его не интересует сын! Куда я его отведу? Особенно сейчас, когда он болен!
Она говорила то, о чём они уже спорили до свадьбы. Степан всегда кивал, жаловался на Илью, обещал, что он будет настоящим отцом. Где же всё это?
Это не моя проблема! прервал её Степан без намёка на сочувствие, лишь ледяным раздражением. Мне наплевать, где живёт его отец и чего он хочет. Мне лишь важно, что я не могу спать в своём доме изза твоего ребёнка! Ты мать решай проблему. Хочешь жить здесь избавься от него. С глаз с глаз и всё. Утром собери его вещи и отправляй к отцу, бабушке, в пансионат, куда угодно! Но больше его здесь нет!
Он смотрел на неё, сжатые челюсти, глаза полные презрительной надменности, которую она всё чаще замечала в последние недели. И сейчас объектом этой надменности был её больной, беззащитный сын.
Слова Степана «пансионат куда угодно!» повисли в комнате, как ядовитый туман. Василиса посмотрела на него, в её глазах больше не было смятения, а лишь холодный, яростный огонь. Пансионат. Её сын. Этот мужчина только что предложил отправить ребёнка в пансион, потому что он мешает ему спать. Это не просто ударило её это сожгло последние остатки иллюзий, последние крупицы надежды, что это лишь плохое настроение. Нет, это его истинное лицо, и оно отвратительно.
Ты начала она, и к её удивлению голос стал ровным, без дрожи, лишь с ледяными нотами, заставившими Степана подёргнуть плечо. Ты действительно сказал про пансион?
Он замешкался, явно не ожидал такой спокойной, почти стальной реакции. Но быстро восстановил маску праведного гнева.
И что? фыркнул он, скрещивая руки. Я просто предлагаю варианты. Если ты не можешь сама справиться с ребёнком, может, найдутся люди, которые сделают это профессионально? Я не обязан терпеть это каждую ночь! Я женился на тебя, а не на твоих отпрысках.
«Отпрыски». Слово пронзило Василису до костей. Раньше он говорил «Кузя», «сынок», «наш маль
