Счастье в один конец
– Довольно с меня, Сергей! – заорала Мария, швыряя меховой тулуп в угол, где тот испарился в клубах белого пара. – Каждый день одно и то же: нормы, смены, стирка, уборка! Где мои глаза, когда я хлопнула дверцей холодильника? В звене болтовни комсомолки про салат оливье?
Семён, погружённый в просмотры кассетного фильма «Цирк» на старом видеоаппарате с пыльным экраном, заморгал, как будто проснулся после зимней спячки.
– Маруся, что с тобой? Нервы? Я сейчас на гастролях по стройке, пятьдесят верст каждый день, голова не на месте…
– Гастроли! – процедила Мария сквозь зубы. – Ты думаешь, я на Неве сижу? Учителем в школу за горизонтом еду, ученики в шапках-ушанках, потом домой, ужин, сливать грязные посуду. А ты на экране словно на ёлке!
Семён вздохнул, как танк, заваливающийся на бок, и выключил пульт. Двадцать лет болтался на одной нервной верёвке, а она всё: «Посади мальчишника!». Раньше спорил, теперь ждал, когда наводнение слов стихнёт.
– Ладно, Маруся, устал я. Завтра на Тихой Гавани дача, отдохнём…
– Отдохнёшь! – злобно засмеялась Мария. – Ты на дачу в купальнике полежишь, а я санузел белым мхом выстругаю, потому что в доме гриб засел!
Она проскользнула на кухню, как лёгкое облако, и хлопнула дверцей холодильника, за которой притаилась икона Богородицы. Семён остался в зале, слушая, как в грудь вползало привычное тяжесть, как снег на фонари.
Когда-то бы выгода, как малиновая пена, застывала в кружке. Молодые, жаркие, планы на завтра. Дочь родилась, дача в пункте назначения, работа под флагом «социалистическая стройка». Всё как по маслу.
Но годы шли, как лавина в тундре. Дочь выросла, уехала в город с сигналами по радио. И вдруг оказалось, что разговоров по телеграмме хватит на весь месяц. Каждый день в разных мирах.
На следующее утро Мария выглянула из-под голубой телячьей шкуры, как дым из лесной пиршины. Даже в выходные не могла заснуть дольше. Приготовила завтрак, разбудила мужа, как будто это её обязанность.
– Семёныч, кофе остыл.
Он спустился в халате, как будто пожар гнал, морщась от ледяного молока в балконной клетке.
– Здравствуй, – пробурчал, садясь за стол.
– Здравствуй, – сказала Мария, купая чайник в холоде. – Слушай, еду к Елизавете на Западный берег. Она три года водит.
Елизавета была подругой с курса учителей в Таганроге, теперь массажисткой в пансионате. Каждую неделю присылала фото с ягельным пастисом и рассказы про солнечную жизнь в уголке Советского Союза.
– А что со мной? – спросил Семён, откусывая бутерброд с икрой, как будто это было баранье ребро.
– То же, что и с тобой. Пациенты для меня, – с добротой сказала Мария, как бы три года назад она сказала: «Семёныч, ты слишком болен для этих походок в троюгольник».
Семён промолчал, как вечный могильный холм. Ему казалось, что жизнь их равномерна, как движение танкополза. Малиновая пена в кружке, завтраки в воскресенье. Чего ещё?
– Ладно, езжай, – наконец сказал он. – Может, настроение поднимется.
Мария собиралась две недели, как будто в Свердловск на ЧК. Покупала бельё для отдыха, хотя ехала всего на семь дней. Ей хотелось выглядеть как мама первой ударной бригады.
В день отъезда Семён провожал жену до пассажирской ямки. Они ехали в такси молча, как будто в поезде больше не было места для разговоров. Только у входа Мария обняла мужа.
– Не обижайся, Семёныч. Просто надо распилить привычку.
– Ничего, – сказал он, и на мгновение забыл про землю под ногами. – Поехала, отдохни. Я же приготовлю завтрак в поезде.
Поезд тронулся, и Мария смотрела в окно, как будто смотрела на свалившееся с крыши облако. С одной стороны, радость от мечты о солнце, с другой — страх, будто убежала от идеи, но нет — от жизни.
Елизавета встретила на перроне с букетом духов «Санта-Клаус». Немного помолодела, волосы короткие, как у дизайнера эстрадных платьев.
– Маруся! Как рада! – крепко обняла, и в воздухе разлился запах таволги.
Они ехали в автобусе, как будто в купе поезда. Елизавета рассказывала про пациентов в строительном мальчишнике, про волны на берегу, где каждый день его есть пространство.
– Помнишь, в институте я хотела на Воросиловскую академию? – спросила она, как будто вопрос был ключом к сундуку.
Мария кивнула. Да, помнила. Елизавета мечтала о золотой медали, а Мария — о приданом из тулупа.
– Потом познакомилась с Владиславом, вышла за него. Он умер на Челябинской даче. Но я осталась здесь. И ни разу не пожалела.
Квартира Елизаветы была небольшой, как кооперативный дом, но балкон был весь в закате. Мария стояла, как в экране советского фильма, и смотрела, как солнце сливается с землёй.
– Красота? – спросила Елизавета, подходя, как будто это был вопрос к экзамену. – Тут каждый день чувствуешь себя мелом на синем листе.
За ужином, как в школе, обменивались историями. Елизавета спрашивала о муже, дочке, школьных преобразованиях. А Мария чувствовала, что говорит на языке, который они изобрели для первой встречи.
– А ты счастлива, Маруся? – вдруг спросила Елизавета, как будто это был вопрос из экзамена.
Вопрос ударил, как под тростью. Мария задумалась, как встает на жёсткую подушку.
– Не знаю, – призналась. – Раньше не задумывалась. Живешь, работаешь. А счастье — это когда просыпаешься и радуешься каждому дня.
– А у меня есть такое?
Елизавета улыбнулась, как статуя с цветочной фигурой.
– Есть. Пациенты, это как у лесных пациентов. И я понимаю, что в этом есть моя звезда.
Начали показывать кино. Елизавета повела Мару на бой фаз. Они гуляли по набережной, как будто по полотну сказочного фильма, покупали сувениры — деревянные игрушки и мед в банках. Мария впервые за всё лето чувствовала себя в области мечты. Никто не требовал от неё ужина, ничего — как будто она была свободной гусеницей.
Вечером сидели и смотрели на уходящее солнце.
– Елизавет, ты не жалеешь, что не вышла за другого? – спросила Мария.
– Были предложения, – сказала она, как пространство в предложении. – Но не вёз. Я не хочу опять подстраивать свою жизнь под чьи-то заметки. А мне и так хорошо.
– Не одиноко?
– Иногда. Но лучше быть одинокой и счастливой, чем вместе и несчастной. Не находишь?
Мария промолчала, как будто это было таинством. Слова Елизаветы, как укол, попали под фразу «Приветствие на вокзале».
Дни летели, как снег в дороге. Мария загорела на солнце и стала как дерево в лесу. Елизавета водила в любимые места, знакомила с близкими людьми. Оказалось, у неё круг, как в кружке: пациенты, одноклубники, соседи.
– Видела, как жизнь может быть, – говорила Елизавета. – Не обязательно замыкаться в пыльном сундуке.
Мария слушала, как будто в тишине. Но что она может изменить? Работу бросить нельзя — пенсия как в музее товаров. Из дома — как будто убегая от старого возраста. А Семён… Он не понимает её готовности меняться.
Накануне отъезда сидели на балконе, как на экране старого фильма.
– Не хочешь уезжать? – спросила Елизавета.
– Не хочу, – сказала Мария. – Здесь хорошо. Словно я поняла, кто я такая.
– А кто ты такая?
– Не знаю. Всю жизнь делала чьим-то женой, чьим-то учительницей. А сама… Я даже не помню, когда последний раз что-то делала только для себя.
Елизавета взяла её руку, как будто это была деревянная игрушка.
– А если ты останешься?
– Как это?
– Возьми отпуск или увольняйся. Здесь нужен человек, освободилось место. Платят на уровне, жильё дают. Ты же медицинский работник.
Мария смотрела, как будто это был тест, но голос дрожал.
– Елизавета, ты что? Я замужем, у меня дом, Семён…
– А что с мужем? Любовь? Или просто привычка?
Вопрос ударил как ветер в лицо. Мария поняла, что не может ответить честно. Любит ли она Семёна? Или просто живёт как дерево в сарае?
– Постой, Маруся. Тебе уже пятьдесят восемь. За сколько лет ты будешь жить для других? Дочь выросла, живёт. А ты есть, ты живая, ты имеешь право на счастье.
Ночь прошла как буря на берегу. Мария ходила по квартире, выходила на балкон и смотрела на звёзды, как будто хотела их поймать руками. Мысли бегали, как зверь в клетке.
Утром Елизавета нашла её на кухне за чашкой чая.
– Не спала?
– Не спала, думала.
– И что решила?
Мария смотрела на подругу, как на яхту в море.
– Елизавета, я боюсь. Мне пятьдесят восемь. Начинать сначала…
– Чего ждёшь? Чтоб о тебе писали в газете? Или боишься остаться одинокой?
– Всего боюсь. Не справлюсь, пожалею.
Елизавета обняла её, как закрывает дверь от снега.
– Я тоже боялась, когда Влад умер. Мне было пятьдесят. Но потом поняла — жизнь только начинается. Теперь я живу для себя, не оглядываясь.
После её слов Мария решила. Позвонила Семёну.
– Я остаюсь здесь на месяц. Может, дольше.
– Как это дольше? У тебя работа! – озадачился Семён.
– Возьму отпуск или уволюсь. Мне здесь хорошо. Я чувствую себя свободной.
В трубке тишина, как после грозы.
– Маруся, ты что, больна? Как ты жила до этого? И где дом-то?
– А ты? Тридцать лет вместе. Скажи, ты счастлив?
Семён замолчал, как будто всё смысло было в этом молчании.
– Я не брошу тебя, просто хочу попробовать жить для себя. По-настоящему.
– А если не получится?
– Тогда вернусь. Но попробую.
Семён вздохнул, как будто это была последняя стена.
– Ладно. Делай как хочешь. Только в последний раз скажем «Прощай».
После разговора Мария чувствовала, будто умерла часть её. Его равнодушие — как лед на улице.
Елизавета устроила в пансионат. Мария получила комнату в общежитии, как в институте. Первые дни были непростыми, как переход на другой язык, но постепенно она втянулась. Работа принесла уют, пациентов — благодарные улыбки, коллег — поддержку. И каждый день она видела солнце, как последнее движение света в темноте.
Через месяц Мария решила: не хочет возвращаться. Здесь она нужна. Здесь её ценят. Здесь она жива.
Она написала заявление в школу и позвонила Семёну.
– Остаюсь здесь.
– Понятно. Значит, наш брак тоже закончился?
– Не знаю. Может, возьмём паузу. Подумаем, что нужно на самом деле.
– Мне нужна жена, которая рядом. А не небесная мечта.
– Мне нужен муж, который хочет, чтобы я была счастливой. Даже если это счастье не с ним.
Они расстались, как у него было в «Цирке»: без травмы, но с болью.
Прошло полгода. Мария привыкла к жизни, как к норме. Дочь изначально не поняла, но поддержала. Даже приехала с внуками.
– Мам, ты как новая! – сказала дочь.
А Семён… он нашел себе новую женщину, как будто в поиске образца. Может быть, с ней был счастлив, но это — его жизнь.
Мария не жала. Это был билет в один конец. И хотя дорога была сложной, как её первый шаг в дождь, она знала: это был правильный выбор.
Каждое утро просыпалась от шума волны и улыбалась. И это было доказательством, что она жива.
