Алёша рос без мамы. Сколько себя помнил, жил с отцом вдвоём. Иногда навещала бабушка — отцова мать. Она с усилием улыбалась Алёше, дарила одни и те же «Алёнки», ругала папу. Говорила, что он взвалил на себя непосильную ношу, она же предупреждала, а он не послушал, и теперь никому не нужен с ребёнком…
Отец резко обрывал её, велел не лезть в их жизнь, и бабушка уезжала, поджав губы.
— Она меня не любит? — спрашивал Алёша, тонко чувствуя её холодность.
— Бред не городи, бабка добрая, просто переживает. Она же с тобой сидела, пока ты в садик не пошёл.
Но Алёша этого не помнил. Зато помнил, как отец водил его в сад. Он приходил первым и скучал в пустой группе, пока не собирались остальные. Смотрел, как мамы целуют детей на прощание, машут им. Отец так не делал. А Алёше так хотелось, чтобы он хоть раз обнял его перед уходом.
Отец был строгим — не разрешал валяться по утрам. Алёша вставал, одевался, еле разлепляя глаза. Если начинал ныть, отец бросал такой взгляд, что сопли сразу высыхали. Шёл он быстро, крупной лапой сжимая Алёшину ручонку. Мальчик бежал рядом, едва поспевая.
Когда Алёша спрашивал про маму, лицо отца каменело. Он сам придумал или кто подсказал — говорил, что мама уехала далеко. Смотрел куда-то мимо и молчал. Если Алёша приставал с расспросами, отец обрывал грубо. Тогда мальчик замыкался или ревел, отчего отец злился ещё больше.
— Ты мужик или соплячка? Хватит реветь.
Отца он боялся — тот никогда не поднимал руку, но в гневе казался способным на всё. Алёша научился не спрашивать.
Повзрослев, он замечал, как мамы других детей косились на его отца. Улыбались, говорили что-то вроде: «Вот бы и наш папа, Лизок, забирал тебя из садика».
Шли домой. Алёша семенил рядом, рассказывая о самом важном за день, заглядывая в отцовское хмурое лицо. Но тот молчал, не реагировал. И Алёша замолкал, обиженно надувшись.
У кого-то не было отца — только мама, и дети не страдали. А у Алёши не было мамы — и он почему-то страдал.
Первый класс отец тоже проводил его. Но не встретил после уроков. Алёша, быстро одевшись, как учили, стоял на школьном крыльце, высматривая его. Мог бы дойти сам, но учительница велела ждать родителей. Ждал. Бабушка одноклассника проводила его до подъезда. Так и ходил с ней первые два года.
Иногда Алёше нравилось, что нет мамы. Мамы запрещали другим гулять одним, а он был свободен, к зависти пацанов. Но всё равно до слёз хотелось, чтобы приехала мама, обняла, шепнула что-то ласковое…
— Меня сегодня классная наказала, — сказал как-то Алёша.
— За что?
— Дрался с Витькой, книгой стукнул. Но он первый начал!
— Драться — последнее дело. Ты уже не сопляк. Бьют только за дело, — отец отрезал твёрдо.
— А какое дело?
— Ну если всерьёз заденут или первым полезут. Тогда давай сдачу, даже если противник сильнее. Слабых бьют всегда. Понял?
Алёша запоминал. С третьего класса он называл отца по-взрослому — «отец».
Как-то зимой Алёша упал на катке, рассек колено коньком. Кровь проступала через штанину. Отец нёс его до дома на руках. Мальчик обнимал его за шею, вдыхая знакомый запах — лучший на свете. В тот миг он любил отца безмерно. Потом тот прижёг ранку зелёнкой, дул на ссадины. Это воспоминание — одно из немногих, где отец был нежен. Тогда Алёша простил ему всё.
Отец не занимался с Алёшей, но научил многому. Мальчику он казался сильным, огромным, и тот во всём ему подражал.
— Мама меня не любит, раз не приезжает? — спросил однажды за ужином, ковыряя макароны.
— Забудь. Нет у тебя матери.
Как забыть то, чего не было?
— Но ты же меня не рожал? — с детской прямотой уточнил Алёша.
— Вырастешь — поймёшь. Ешь, пока не остыло. — Отец поморщился, будто от боли.
В седьмом классе Алёша перерыл всю квартиру в поисках следов мамы. Ничего. На редких фото — он один или с отцом. Ни одной женской вещи, кроме фартука. Вопросы он задвинул подальше.
Отец учил решать проблемы самому. Удивлялся, когда учителя жаловались: «Драка с Петровым на уроке…», «Сбежал с математики…», «Отказался писать сочинение „Образ матери в литературе“…»
Отца заинтересовала только драка.
— Почему на уроке? Разборки — на перемене.
— За дело. Петров гадости про маму говорил.
— Из-за неё вообще не стоит драться. Она не оценит. С такими — их же методами. У всех есть слабые места — ищи. Понял?
Алёша не понял, но присмотрелся к одноклассникам. Теперь, если задирались, он шептал об их секретиках — и те отставали.
К девятому классу от него отвязались. Дрался он жёстко.
Учительница, отчаявшись вызвать отца, пришла сама. Они беседовали на кухне. Алёша подслушивал.
— Я не раз писала в дневник, но вам, видимо, не до сына! — визжала она.
— Я деньги зарабатываю. Учить его — ваша работа, — спокойно парировал отец.
Учительница выскочила, хлопнув дверью. Отец вернулся.
— Всё слышал?
— Почти.
— Отлично. Повторять не буду. Не хочешь учиться — вперёд. Метлу в руки, мешок на плечи. Потом своим детям объяснишь, почему отец — неудачник. Или берись за ум.
Стыд прожёг Алёшу. Он взялся за учёбу. Учительница больше не приходила, но жалела его, оставаясь после уроков.
К старшим классам Алёша стал угрюмым, как отец. Одноклассники боялись. ЕГЭ сдал хорошо — третий в классе. Ждал, что отец спросит. Не спросил.
— Пап, у нас выпускной. В чём идти? Из костюма вырос.
— Новый купим.
В магазине отец отверг белый костюм, как уАлёша так и не надел тот белый костюм, но спустя годы, качая на руках своего сына, он вдруг понял, что настоящая отцовская любовь — это не слова, а крепкие руки, которые держат, даже когда уже не надо.
