«Не позволю маме оказаться в доме престарелых!» — тётя забрала больную бабушку, но через три месяца выяснилось, что она отправила её в приют.

— Ни за что не позволю, чтобы моя мать оказалась в доме престарелых! — с пафосом провозгласила тётя и тут же забрала бабушку к себе. А через три месяца мы узнали, что та самая тётя сдала её в тот самый дом.

Тётя Галина, сестра моей мамы, устроила настоящее театральное представление, когда забирала нашу бабушку Людмилу Петровну. Громкие слова, драматичные паузы, слёзы — будто сцена из сериала про благородных дочерей. Она кричала так, что, кажется, её слышали даже в соседнем Подольске, хотя мы живём в тихом уголке под Серпуховом.

— У меня есть совесть, не то что у вас! Я не позволю, чтобы мать доживала свой век среди чужих людей! — гремела она, сверкая глазами и так энергично размахивая руками, что казалось — вот-вот взлетит, как бабка Ёжка на метле.

Её речи звучали красиво, будто заученные монологи из спектакля, но за этим скрывалось что угодно — только не настоящая забота. Бабушка после инсульта превратилась в хрупкую тень самой себя: забывала, где стоит чайник, путала имена внуков, а однажды оставила газ включённым и чуть не спалила квартиру. Мы еле успели, когда зашли и увидели — плита пышет жаром, вода течёт, а бабушка сидит и мирно вспоминает молодость, будто ничего не происходит.

Врачи разводили руками: лекарства помогут, но чуда не будет. Работа, дети, кредиты — мы физически не могли быть с тётей Люсей круглосуточно. Решили найти хороший пансионат, чтобы там за ней ухаживали. Но тётя Галя, узнав об этом, примчалась как ураган.

— Вы что, твари, родную мать ироды в приют сдать хотите?! — орала она, хлопая дверьми так, что у соседей собаки завыли.

Не слушая доводов, она забрала бабушку с собой в Балашиху, оставив нас в гробовой тишине и с чувством, будто мы только что совершили тягчайшее преступление.

А через три месяца вдруг выяснилось, что сама тётя Галя отвезла бабушку в тот самый пансионат. Та самая, что клялась, что лучше умрёт, чем допустит такое. Оказалось, кормить, мыть и успокаивать потерявшую память старушку — не так романтично, как кричать о семейных ценностях.

Позвонить ей и сказать: «Ну что, героиня, где теперь твоя праведная ярость?» — было бы логично. Но тётя внезапно стала недоступна. То ли совесть замучила, то ли просто стыдно признать, что её пафос разбился о суровую реальность.

Так бабушка и живёт теперь в пансионате. Без наших слёзных драм. Без чужих обвинений. И, кажется, ей там спокойнее, чем в эпицентре семейных войн. А мы теперь знаем — громкие слова ничего не стоят. Особенно если за ними пустота.