**Туда, где тише**

Когда Алексей распахнул дверь, на пороге стоял отец.

— Здорово, — пробормотал он, опустив взгляд. Голос прозвучал глухо, будто доносился издалека, словно он репетировал это слово всю дорогу, но так и не нашёл нужных нот.

Прошло девять лет. Алексей узнал его не сразу. Черты лица — да, что-то знакомое. Тот же подбородок, изгиб бровей, манера держать плечи. Но голос — чужой. Глухой, с хрипотцой. Руки — в мозолях, ногти обкусаны до крови. Куртка — поношенная, видно, не первую зиму. Под глазами — синева, будто он и не помнил, что такое сон. От него пахло странно — табаком, дорожной пылью и чем-то ещё, что нельзя было назвать домом.

— Войдёшь? — спросил отец, слегка съёжившись, будто уже ждал, что дверь захлопнется перед носом.

Алексей молча посторонился. Не знал, что сказать. Ни одной заготовленной фразы. Ни намёка на реакцию. Он просто смотрел — как человек, пришедший на фильм, а там идёт совсем не то, но он всё равно остаётся. Потому что в глубине души понимает: история всё равно про него.

Отец ушёл, когда Алексею было одиннадцать. Просто собрал вещи и бросил: «Потом объясню». Объяснения не последовало. Ни через неделю. Ни через год. Ни в письме. Ни по телефону. Его исчезновение не было бурей — скорее, крадущимся сквозняком: дверь хлопнула, и воздух в доме перестал быть прежним. Мать почти не вспоминала о нём. Лишь однажды, когда Алексей разбил чашку, она глухо бросила: «Сбежал, как последний мальчишка» — и на этом всё. Больше к этой теме не возвращались.

Потом в их жизни появился Сергей — с густыми усами, резким одеколоном и привычкой звенеть ключами. Потом — ещё кто-то, чьё имя Алексей даже не запомнил. А потом — болезнь. Полгода, больница, тишина, которую не нарушало даже радио в коридоре. Похороны. Короткие речи. Гроб. Земля. И Алексей — один. Ему тогда было семнадцать. Всё, что осталось, — пара фотографий, её платок и пустая комната, где больше никто не звал его по имени.

Он подрабатывал курьером, снимал угол, учился заочно. Возил всё подряд — еду, стройматериалы, документы. Иногда под снегом, иногда под палящим солнцем, без выходных. К двадцати годам худо-бедно встал на ноги. Неуверенно, но сам. Никому не был должен. Ни на кого не надеялся. Зарплаты хватало на еду и жильё. А большего он и не просил.

Жил тихо. Без драм. Без побед. Дни текли однообразно, как вода из подтекающего крана. Просыпался — собирался — шёл. Возвращался — ел — засыпал. Не жаловался. Но и не ждал. Двигался по инерции, экономя всё — слова, чувства, даже воздух. Изредка заходил в кино, чтобы напомнить себе, что где-то есть другие жизни. Но выходил — и снова становился невидимкой.

Отец молча прошёл на кухню, снял куртку. Повесил аккуратно, как в чужом доме. СеИ так они сидели вдвоём за столом, не находя слов, но понимая, что тишина между ними теперь уже не пустота, а что-то живое и тёплое, как тот самый чай, что медленно остывал в их чашках.