В деревне Солнечное, среди белоствольных берёз, мы с ним родились в один день.

Я лежал в своей кроватке, а он — в коробке, застеленной бабушкиной шалью, на полу. Его мать, пушистая кошка Мурка, прятала его от посторонних. А моя мама часто оставляла меня одного. Он появился на свет на три часа раньше — и, как старший брат, смотрел на меня свысока. Мы были неразлучны, будто две нитки в одной пряже, и не представляли жизнь друг без друга.

Однажды он решил, что его место — рядом со мной. Рыжий озорник вскарабкался в мою кровать, и никакими уговорами его было не выманить. Мама только вздохнула: «Ладно, пусть спит». Мы даже ели вместе: я допивал молоко, а потом протягивал бутылочку ему — он терпеливо ждал, уставившись на меня зелёными глазами.

Когда я учился ползать, этот рыжий ураган уже носился по всему дому. Он вымахал в огромного кота с усами, за которые я с восторгом дёргал. А в ответ он приносил мне мышей — так, по-кошачьи, выражал дружбу. Мама визжала, когда заставала меня с хвостиком во рту — у меня резались зубки.

Мои первые шаги — с ним. Я цеплялся за его хвост, а он подставлял спину, когда я падал. Я смеялся, а он хитренько прищуривался, будто говорил: «Молодец, братан». Только он понимал мой детский лепет и отвечал мне мурлыканьем.

Я рос, а мой кот Кузьма старел. Он ждал меня каждый день, сидя на подоконнике и высматривая в окне. Наши игры стали тише — к облегчению мамы, уже уставшей от наших набегов на кухню. Мы пробирались к шкафу, я рассыпал крупу, а Кузьма валялся в муке. Мама заставала нас, и мне доставалось, а рыжий плут ловко смывался. Но от ванны ему было не сбежать. Нас мыли вместе, и я шептал ему: «Потерпи, братик».

Но потом я уехал в Москву, в университет. Кузьма остался. Он скучал, отказывался от еды, таял на глазах. Когда я приехал на каникулы, не узнал его: вместо могучего кота — худой, дрожащий комочек. В его глазах стоял вопрос: «Почему ты бросил меня?»

Я прижал его к себе, целуя горячий нос. Он слабо обнял меня лапами и заурчал — как будто прощал. Я рыдал, впиваясь лицом в его шерсть, умоляя: «Не уходи, прости меня…»

Я остался на все каникулы. Кузьма оживал, но в его взгляде поселилась тревога. Мы гуляли, я кормил его сметаной — пытался загладить вину.

Перед отъездом я не мог оставить его. Взял академический и остался дома, пока Кузьма не окрепнет. Он ходил за мной по пятам, будто боялся, что я снова исчезну.

Но через год он вдруг слег. Врач хмуро сказал: «Старость. Лучше усыпить». Я схватил Кузьму и выбежал — он доверчиво прижался ко мне, а я, взрослый мужик, ревел, как маленький.

На третью ночь он ушёл. Дождавшись, пока я засну, он уполз на свой старый коврик и уснул навеки. Утром я нашёл его холодным — но глаза всё ещё смотрели на меня с такой же любовью.

Я часто приходил к нему на могилку, рассказывал о жизни. Он был больше, чем кот — самым верным другом. Люди предают, а Кузьма — никогда.

Потом была свадьба, дети, работа. Воспоминания бледнели… но сегодня они нахлынули снова.

Мой младший, Ванька, втащил в дом грязного котёнка. Умолял, картавя: «Пап, оставим его? Он мой друг!» Мы вымыли найдёныша — и перед нами сидел рыжий комочек, вылитый Кузьма в детстве.

Теперь это здоровенный рыжий хитрец, хозяин дома. Они с Ванькой — не разлей вода. И снова в нашем доме смех, топот ног и кошачьи проделки.