Первый стыд
Мне едва исполнилось четыре. Детсад в крохотном городке под Воронежем казался мне тихой гаванью, где всё было устроено по-своему. Особенно выделялась одна девочка — Лера. Её тёмные косички, перехваченные огромными алыми бантами, казались мне волшебными. Я был влюблён.
Однажды я угостил её конфетой «Мишка на Севере». Она в ответ поделилась плиткой «Алёнка». Это стало нашим маленьким секретом, и я таял от счастья. Но всё омрачал тихий час.
Для меня он был пыткой. Каждый раз, засыпая, я видел один и тот же сон: плыву по тихой реке, вода прозрачная, рыбки мелькают, а я скольжу по поверхности, лёгкий, как пух. Просыпался же в ужасе — мокрый, сжимаясь от стыда под одеялом.
Скрыть это было невозможно. Я натягивал одеяло до подбородка, надеясь, что никто не заметит. Но нянечка, вечно недовольная, тут же обнаруживала пятно. Молча меняла простыни, а я стоял, чувствуя, как на меня смотрят все дети в группе. Это повторялось раз за разом. Дома родители утешали: «Перерастёшь». Водили к врачу, который зачем-то совал мне в рот ложку, выписывал сироп. Потом был другой доктор, приятель отца, весёлый психолог. Он играл со мной в шашки, смешил, уверял, что всё наладится. Но ничего не менялось.
И вот — снова. Нянечка стягивает мокрую простыню, а я чувствую, как все смотрят. Но хуже всего был взгляд Леры. Её банты колыхались, когда она поворачивалась ко мне, и мне хотелось провалиться.
Простыни развесили за окном. Моя — с позорным пятном — висела на самом виду, будто вывеска. Я уговаривал себя: «Может, никто не поймёт, чья она?» Но тут раздался голос Вовки:
— Описа́лся! — тыкнул он в мою сторону, скаля зубы.
— Не правда! — выкрикнул я, но голос дрожал.
— Да вон же твоя простыня! Видно всем!
Я замолчал. Что можно сказать? Дети захихикали, даже те, чьи простыни висели рядом. Как объяснить, что я не виноват, что это происходит во сне? Я горел, ловил взгляд Леры и мечтал исчезнуть.
В отчаянии я сбежал в парк за садиком. Забился в кусты у ветхого забора, лёг на землю и смотрел в небо. Время будто остановилось.
Меня искали. Не знаю, как мать отыскала меня в этой глуши, но вдруг над головой возникло её лицо, искажённое гневом:
— Вот он, твой сын! — бросила она отцу. — Сама не стану с ним разговаривать!
Она ушла, а отец опустился рядом. В его голосе сквозила усталость:
— Сынок, ну как же так? Мы переполошились.
С ним я всегда мог быть честным. Слёзы хлынули сами:
— Пап, я описался… Опять. Все видели. Смеялись…
— Кто именно? Назовёшь — поговорю с ними, — твёрдо сказал он.
— Да все… — прошептал я.
Отец вздохнул, обнял меня:
— Это пройдёт. У меня в детстве тоже было. Купим тебе тот набор «Юный техник», что ты просил…
Но мне было не до подарков. Стыд жёг изнутри, и я выкрикнул:
— Больше не пойду в садик!
Отец развёл руками:
— Но мы с мамой на работе, сестра в школе. Кто с тобой останется?
— Сам! Я уже большой!
— Нет, — мягко, но твёрдо ответил он. — Потерпи ещё немного.
Тогда я придумал план: не спать во время тихого часа. Просто лежать с закрытыми глазами, думать о чём угодно — например, о поездке к бабушке в деревню.
На следующий день я был готов. Все легли, воспитательница прошлась по рядам. Я притворился спящим, вспоминал, как бабушка печёт пироги, как с дедом ладили табуретку…
Но вдруг картинка поменялась. Я прыгнул в реку, дед кричал: «Плыви!» Вода была прозрачной, рыбки кружили вокруг… И я проснулся. Мокрый.
— Не может быть… — прошептал я, сжимая кулаки.
Снова пытка. Шёпот, смешки. Я не смел взглянуть на Леру. Не дожидаясь нянечки, я рванул в кладовку, забился под лестницу и сжался в комок.
Шаги. Я знал — сейчас придут. Дверь скрипнула, и в полумраке я увидел её. Лера. Её банты светились, как фонарики. Сердце упало. Я хотел крикнуть: «Я старался!» Но она подошла, села рядом и положила руку мне на плечо.
— Знаешь, — тихо сказала она, — мне всё равно. Ты мне нравишься.
Я замер. В груди стало тепло. Мы сидели в тишине, два малыша, и в этом молчании была сила.
С того дня я больше не просыпался мокрым.
Сейчас, спустя сорок лет, я думаю: откуда в той девочке была такая мудрость? Её слова спасли меня тогда. Я ношу их в сердце до сих пор.
