— Семён, ну посмотри на неё, — голос Марины дрожал, будто в нём застряло что-то большее, чем просто волнение. Она стояла у окна, прижав лоб к холодному стеклу, и всматривалась в грязный двор хрущёвки где-то на окраине Екатеринбурга. — Лежит уже который час. Даже усиком не поведёт…
— Может, околела уже, коли не шевелится? — процедил Семёныч, не отрывая глаз от телевизора, где шёл футбольный матч с вечно охрипшим комментатором.
— Да что ты такое говоришь! — Марина бросила на мужа осуждающий взгляд. — Живая. Глаза открыты, только пустые… Смотрит в одну точку, словно в прошлое провалилась.
— Старая, вот и доживает. Место себе нашла — под нашей рябиной.
— Нет, Семён. Это та самая кошка. Из третьего подъезда. У старушки вчера похороны были, помнишь? Людмила Петровна, она лет на пятнадцать нас старше. А её дети… квартиру себе забрали, а кошку — на улицу. Вышвырнули, как ненужный хлам. Сама видела, как дверь закрыли, а она сидит, не уходит. Ждёт…
Семёныч сморщился. Людмилу Петровну он помнил — раньше её муж во дворе с мужиками лавочки мастерил, качели ставили. Кивались, если встречались. А теперь внуки раз в год заезжают, а кошка одна осталась.
— Вчера, говоришь, — пробурчал он. — И что, не могли взять её с собой?
— Детям, Семён, только квадратные метры нужны. Душа, память, книги — всё на помойку. Даже кошку, которая с матерью больше двенадцати лет прожила, выбросили, как старую подушку. Эх…
Она молча надела пальто, вышла. Через десять минут вернулась с кошкой на руках — серой, худой, но живой. Та даже не сопротивлялась, будто знала, что иного выбора у неё нет.
— Ругай, не ругай — я не могла иначе! — с порога крикнула Марина и опустила несчастную на половичок.
Кошка — обычная Василиса, немолодая, с потухшим взглядом, будто жизнь из неё попросту вытянули. Устроилась у двери и замерла, словно её и не было.
Семёныч промолчал. Только отвернулся. Но Марина не сдалась: разогрела бульон, мелко накрошила курятины.
Утром миска была пуста.
— Вот и молодец, покушала! Значит, жить собралась. Хозяйка подождёт… не сейчас, поняла?
Но кошка не спешила привыкать. Неделя, другая — а она всё так же лежала у двери. Лишь глазами провожала, когда кто-то выходил. Ела ночью, спала днём. И ни звука.
Семёныча это бесило.
— Вот распласталась! — ворчал он. — Мешает, как назло. Ну что, других мест нет?!
Однажды даже задел её пакетом с картошкой.
— Ну катись отсюда! — рявкнул он, но Василиса лишь посмотрела… без злости, но так, будто он — пустое место. Как и весь мир.
После этого она перебралась в комнату. Лежала у стены, словно тень. Без жалоб, без мурлыканья, без движения. Просто была.
— Да разве это кошка? — не унимался Семёныч. — Привидение какое-то.
— Да как тебе не стыдно?! — вспыхнула Марина. — Она свою хозяйку ждёт. Вместе столько лет прожили… А ты попробуй потом — сядешь в уголке, дети за спиной перешёптываются, внуки по голове скачут, а ты о былом вспоминай… И хорошо, если хоть кто-то рядом руку протянет.
Семёныч вдруг замолчал. В груди заныло. А ведь и правда… Как к зверю относишься, так и к старикам потом. Перестал ворчать. Даже принёс из магазина корм. Впервые в жизни.
А потом случилось чудо.
Марина вернулась от сына — с внуком сидела. Едва переступила порог — слышит, муж кому-то говорит. Не по телефону, не себе. Зашла — Семёныч сидит в кресле, а рядом Василиса — теперь уже Клеопатра, как он её прозвал, — на подлокотнике, в глаза ему смотрит.
— Жизнь, она… ломает. Но и склеивает. Главное — до утра дотянуть. И чтоб кто-то рядышком был. Не обязательно человек. Хотя бы кто-то, кто не отвернётся, — шептал он ей, будто на духу каялся.
— И что, понимает она тебя? — усмехнулась Марина, пряча слёзы.
— Ещё как. Да, Клеопатра?
— Мяу, — ответила кошка чётко, будто и правда понимала.
Марина рассмеялась — впервые за месяцы.
— Ладно, мудрец, сбегай за мукой. Блинов напеку. Хочешь?
Семёныч не ответил. Погладил Клеопатру и вышел. А та проводила его взглядом. Тёплым. Почти человеческим.
Через час он вернулся не только с мукой… но и с новым кормом.
— Слышала? Во дворе мужики в домино режутся. Пойду гляну. Давно не играл.
— Ты чего, старый? В твои-то годы? — засмеялась Марина.
— Не тебе говорю. Клеопатре. Мы с ней пойдём.
Марина глядела в окно — по двору шли двое. Старик и кошка. Он что-то говорил, она слушала. Спокойная пара. Почти семья.
