Дневник.
Сегодня на остановке я рыдала, обхватив сына и мужа. Только что вернулась от брата, куда сбежала после срыва. Внутри — всё болело, ныло, скреблось. Но вдруг Вадим, мой муж, поправил мне шарф и тихо сказал:
— У меня для тебя сюрприз.
— Какой ещё сюрприз? — всхлипнула я.
— Дома увидишь.
А ведь ещё вчера я стояла в «Океане», сгорбленная под старым пуховиком, пропитанным прошлым. Выбирала подарок матери — той самой, которая вечно недовольна, вечно сравнивает, вечно ставит Володю выше.
С детства я была «второй». Володе — машинка, мне — пластмассовая посуда. Ему — ключи от машины, мне — бусы из бусин. Даже похвалы доставались не мне. Мама восхищалась сыном, хотя та ваза, которой она хвасталась, была передарена трижды.
Я молчала. В шестнадцать, сквозь слёзы спросив: «Почему ты любишь его больше?», услышала:
— Он мужчина, им нужно больше внимания.
Хотя отцу, тоже мужчине, в нашем доме не доставалось ничего — ни ласки, ни заботы. Он тихий, серый, сломленный.
Я жила в тени. А выйдя замуж, надеялась на тепло. Вадим — простой, честный, с завода. Его мать умерла, когда ему было три, и он вырос без материнской любви.
А я всё пыталась купить мамину — дарила подарки, старалась. На её день рождения спустила почти всю карту на серьги с гранатами, не зная, что брат принесёт дешёвенькие гвоздики… которые она надела и не снимала. А мои даже не распаковала.
— Боюсь потерять… — отмахнулась она, когда я осмелилась спросить.
И во мне вскипело. Не обида. Злость. Я снова проглотила её. А вечером сорвалась: накричала на Вадима за постиранные штаны, на Алёшку за игрушки. Муж попытался успокоить:
— Я же ужин сделал, из садика забрал…
— Сам ты ничего не умеешь! — выдохнула я, хлопнула дверью и ушла.
Оказалась у брата. Там, где не ждала тепла, получила его. И Катя, его девушка, и пельмени со сметаной, и… правда.
За чаем Володя рассказал то, о чём я не догадывалась. Виктор, прораб, с которым мама когда-то крутила роман.
— Я не отцовский. Знаю давно. Она таскала меня с собой, даже когда он её бросил, и мы стучали в его дверь. Она не меня любила — его. Через меня.
На морозе, под звёздами, во мне что-то переломилось. Впервые увидела жизнь без розовых очков.
По дороге домой позвонила Вадиму:
— Я… почти всю карту спустила. На подарок маме…
— Знаю, — ответил он.
— Откуда?
— Ты не серьги покупала. Ты покупала любовь. А её не купишь. Если б продавалась — я бы давно всё отдал. За себя. За Алёшку.
Слёзы хлынули снова.
— Я вас очень люблю… Прости…
— Дура. Но моя. Встречаю.
На остановке они ждали вдвоём. Алёшка смеялся, щёки алые. Вадим поправил шарф.
— Хочешь, завтра испеку пирог? — прошептала я.
— Хочу. А у меня — сюрприз. Дома увидишь.
Боялась. Думала, может, развод. А дома… висел новый пуховик. Тёмно-синий. Простой. Без лейбла. Зато — чистый.
— А то носишь тот, будто мамино благословение, — усмехнулся Вадим.
Я разрыдалась. Он молча ушёл мыть посуду.
— Хочу, чтобы у Алёшки была мать, — бросил он. — А не тень, которая оглядывается на другую.
Этой ночью не спала. В голове — вихрь, в груди — стыд и… лёгкость.
Утром позвонила мать.
— Съезди на рынок за мясом. Мне надо.
Я вздохнула.
— Прости, не смогу. Попроси Володю. Или сама. У меня сын. А мужчины, ты ж знаешь, требуют больше заботы.
И положила трубку. Впервые — без страха.
