Нина Семёновна сидела у окна, глядя сквозь потрескавшееся стекло на невестку и внучку, перешёптывающихся за покосившимся плетнём. Их слова, острые как зимний ветер, долетали до неё:
— Бабулька упёрлась, как берёза на скале! Совсем о нас не думает! — раздавался голос внучки.
— Всю жизнь только себе на уме была, ни сыну, ни внучке ничего не оставила! — шипела невестка, нарочно повышая голос. — Хоть бы перед смертью по-человечески поступила!
Слова резали, но больнее всего было слышать родную кровь. «Не люди, а тени», — подумала Нина, вытирая ладонью щёку. Будь жив Василий, он бы не дал её в обиду. Но мужа не было уже десять лет, и теперь она одна против тех, кто когда-то был семьёй.
Нина Семёновна дожила до седьмого десятка, но всё ещё копала грядки, солила огурцы и варила варенье. Дом, доставшийся от родителей, был её крепостью — здесь прошли её лучшие годы, и здесь она надеялась встретить последний рассвет.
Посёлок Рябиновый когда-то стоял на отшибе, в пятнадцати вёрстах от губернского города. В старину тут и дороги-то толком не было, а городские смеялись: «Дыра, не место!» Но Нина любила эти края — речку Ягодную, грибные опушки, тишину, нарушаемую лишь криком петухов.
Потом город разросся, поля застроили коттеджами, земля взлетела в цене. Теперь здесь были магазины, дороги, даже школа появилась. Жить стало удобнее, но Нине и прежде хватало её мира. Этот дом был её корнями.
Когда она вышла за Василия, даже вопроса не стояло, где селиться. Родительская изба — просторная, крепкая. Свекровь уговаривала перебраться в город, рассказывала про блага цивилизации, будто в деревне люди не жили, а прозябали. Но Нина знала: в тесной хрущёвке со свёкрами начнётся ад. Мать тогда только хмыкнула:
— У нас воздух, огород, своя картошка! Чего ещё надо?
Свекровь отмахивалась: «Огурцы в магазине купить проще». Но позже и она поняла, о чём говорила сватья.
Свекровь, впрочем, оказалась душой. Когда родился Степан, она взяла отпуск и примчалась помогать. Мать Нины сначала надулась, но потом растаяла — первый внук! Степа рос меж двух бабушек, и дом наполнился смехом.
Теперь Нина с тоской вспоминала те летние дни. В августе они втроём — она, мать и свекровь — сидели на завалинке, резали салаты, варили компоты, лепили вареники. Мужчины возились во дворе, чинили что-то. Вечерами за столом говорили обо всём на свете. Казалось, так будет всегда.
Но зимы приносили тревогу. Нина ненавидела морозы — они всегда приходили с бедой.
Первым ушёл свёкор. Поскользнулся на льду, ударился виском о камень. Врачи развели руками — не совместимо с жизнью. Свекровь голосила на кладбище так, что у Нины кровь стыла в жилах. Та, казалось, постарела за неделю. Мать Нины настояла: «Пусть переезжает к нам. Одна — сгинет».
Свекровь перебралась весной. В городской квартире всё напоминало о муже. Она устроилась на птицефабрику, где уже работали Нина с матерью. Жили мирно, без ссор. Но с тех пор Нину не покидал страх — а вдруг что с Василием? Сыном? Мысль о потере душила.
Потом не стало отца. Зимой, расчищая снег, он рухнул замертво — сердце. Без Василия и свекрови Нина бы не выстояла. В семье остался один мужчина — муж. Он взвалил на себя всю тяжёлую работу. Две вдовы, мать и свекровь, поддерживали друг друга. Боль притупилась, но не ушла.
Степана бабки баловали без меры. Он вырос добрым, но избалованным, привыкшим, что мир вертится вокруг него. Нина не заметила, когда сын стал думать только о себе. Винила себя: как так вышло?
Когда Степан женился, он заявил, что с родителями жить не будет. Его Любаша на первый взгляд казалась скромницей, но её взгляд, вечно опущенный, словно от стыда, настораживал Нину. Она вспоминала себя в молодости — робкую перед свёкрами — и гнала дурные мысли. Молодые переехали в городскую квартиру, подаренную свекровью Степана. На свадьбе Нина, плача, желала им счастья. Но заметила, как Любаша нетерпеливо вертела в руках ключи.
Нина поделилась с мужем, но Василий отмахнулся:
— Родителям всегда чудится, когда дети женятся. Она просто волновалась.
Нина зареклась думать плохо о невестке. Но когда заболела мать, стало неНо когда заболела мать, стало не до того — жизнь будто обернулась тёмной стороной, и Нина Семёновна поняла, что сражаться больше не за что, кроме как за этот старый дом, который хранил в своих стенах все её слёзы, смех и тихие молитвы.
