Он отправил мать в дом престарелых. Её последние слова навсегда останутся в его памяти.
Возвращался я как-то поздно с работы и увидел соседа — Виктора. Он сидел на скамейке у подъезда, сгорбившись, лицо в руках, плечи слегка вздрагивали. Мы не были близки, но пройти мимо не смог. Передо мной был взрослый мужчина под пятьдесят, а плакал он, как мальчишка.
— Виктор, что случилось? — осторожно спросил я.
Он поднял на меня красные от слёз глаза и прошептал:
— Уже ничего не исправить. Никогда себе этого не прощу…
Я присел рядом. Он долго молчал, потом выдохнул и начал, словно на исповеди:
— Мама умирает. В больнице. Только оттуда. Врачи сказали — шансов нет… А я… я даже не был рядом…
Шесть лет назад он определил мать в частный пансионат под Казанью. Она ещё не была беспомощной, но годы брали своё — ноги болели, в магазин ходить тяжело, готовить всё сложнее. Виктор тогда уже дорос до топ-менеджера в крупной фирме, вечные командировки, переговоры, клиенты… Решил, что в пансионате ей будет лучше: уход круглые сутки, питание по часам, врачи рядом — так он себя успокаивал.
— Я думал, что так правильно. Что это и есть забота. Говорил себе: плачу большие деньги — значит, делаю для неё всё. А на деле… просто сбросил с себя груз.
Первое время навещал её раз в месяц. Потом — всё реже. А за последний год и вовсе не приезжал.
— Вечные дела, встречи, женщины, поездки… Всё казалось важнее, чем старая женщина, которая когда-то водила меня за руку в первый класс…
А сегодня утром позвонила медсестра из пансионата. Сообщила, что маму экстренно забрали в больницу. Состояние критическое. Велела срочно приехать. Он бросил всё и рванул туда.
— Зашёл в палату… Она была такая маленькая. Совсем потерянная. Глаза закрыты, дышит тяжело, лицо — как у восковой фигуры.
Голос его дрогнул. Он продолжал, словно вытаскивая из памяти каждое слово:
— Я сказал: «Мама, это я…» Она открыла глаза, улыбнулась и прошептала: «Здравствуй, сынок…»
Потом он рассказывал, словно вырезая слова у себя в сердце:
— «Не сердись, что не сказала о болезни раньше. Я знала, как ты занят. Не хотела тревожить. Врачи молчали, но я чувствовала — жить осталось недолго. Поэтому и попросила позвонить. Просто хотела попрощаться. Увидеть тебя… убедиться, что у тебя всё хорошо».
Я слушал, затаив дыхание. Виктор говорил с трудом, но не останавливался, будто эти слова очищали его:
— Она сказала: «Я не боюсь. Привыкла к одиночеству. Но боюсь не за себя — за тебя. Чтобы ты никогда не оказался на моём месте. Чтобы твои дети не забыли о тебе. Чтобы рядом с тобой всегда были близкие…»
И последнее, что она успела сказать: «Жаль, не увижу, как ты женишься, как растут внуки. Не затягивай, сынок. Создай семью. Потому что семья — это всё, что у нас есть…»
Потом ей стало хуже. Я кинулся за врачами, но она уже не приходила в себя…
Он замолчал. Мы сидели на скамейке в полной тишине. Даже листва не шелестела. Я не знал, что сказать, просто положил руку ему на плечо. Он закрыл глаза.
— Каждый день клянусь, что всё исправлю. Что, если она откроет глаза — я буду другим. Но боюсь, она уже не услышит. А её слова… теперь всегда со мной.
