Сын привёл в дом психиатра, чтобы признать меня недееспособной, но он не знал, что этот врач мой бывший муж и его отец.
Мам, открой. Это я. И я не один.
Голос Кирилла за дверью звучал непривычно твёрдым, почти официальным. Я отложила книгу и направилась в прихожую, поправляя на ходу волосы.
Тревога уже успела пустить корни где-то в солнечном сплетении.
На пороге стоял сын, а за его спиной высокий мужчина в строгом пальті. Незнакомец держал дорогой кожаный портфель и смотрел на меня спокойным, оценивающим взглядом.
Таким взглядом смотрят на вещь, которую собираются либо купить, либо выбросить.
Мы можем войти? спросил Кирилл, даже не пытаясь улыбнуться.
Он вошёл в квартиру, словно хозяин, каким, видимо, уже себя считал. Незнакомец последовал за ним.
Знакомься, это Игорь Викторович, бросил сын, снимая куртку. Он врач. Мы просто поговорим. Я о тебе беспокоюсь.
Слово «беспокоюсь» прозвучало как приговор. Я взглянула на этого «Игоря Викторовича».
Седые виски, тонкие сжатые губы, усталые глаза за стёклами очков в модной оправе. И что-то до боли, до озноба знакомое в том, как он слегка склонил голову набок, изучая меня.
Сердце сделало кульбит и рухнуло вниз.
Игорь.
Сорок лет стёрли его черты, покрыли патиной возраста и чужой, незнакомой мне жизни. Но это был он.
Мужчина, которого я когда-то любила до безумия и выбросила из своей жизни с той же яростью. Отец Кирилла, который так и не узнал, что у него есть сын.
Добрый день, Анна Валерьевна, произнёс он ровным, поставленным голосом психиатра. В его глазах не дрогнул ни один мускул. Он не узнал. Или сделал вид, что не узнал.
Я молча кивнула, чувствуя, как немеют ноги. Мир сузился до одной точки его спокойного, профессионального лица.
Сын привёл в дом человека, чтобы упрятать меня в психушку и отобрать квартиру, и этим человеком видимо оказался его собственный отец.
Пройдёмте в гостиную, мой голос прозвучал дико спокойно. Я сама его едва узнала.
Кирилл тут же начал излагать суть дела, пока «врач» внимательно осматривал комнату.
Сын говорил о моей «неадекватной привязанности к вещам», о «нежелании принимать реальность», о том, что мне тяжело одной в такой большой квартире.
Мы с Катей хотим помочь, говорил он. Купим тебе уютную студию рядом с нами. Будешь под присмотром. А на остаток денег сможешь жить, ни в чём себе не отказывая.
Он говорил обо мне так, словно меня здесь не было. Словно я была старой тумбочкой, которую пора вывезти на дачу.
Игорь, или же Игорь Викторович, слушал, время от времени кивая. Затем повернулся ко мне.
Анна Валерьевна, вы часто разговариваете с покойным мужем? его вопрос ударил, как под дых.
Кирилл опустил глаза. Значит, это он рассказал. Моя привычка иногда вслух комментировать что-то, обращаясь к фотографии отца, в его устах превратилась в симптом.
Я перевела взгляд с испуганного лица сына на непроницаемое лицо его отца. Холодная ярость вытеснила шок.
Они оба смотрели на меня, ожидая ответа. Один с жадным нетерпением, другой с клиническим интересом.
Что ж, хотели игры? Получат.
Да, ответила я, глядя прямо в глаза Игорю. Разговариваю. Иногда он даже отвечает. Особенно когда речь заходит о предательстве.
На лице Игоря не дрогнул ни один мускул. Он лишь сделал короткую пометку в своём блокноте.
Этот жест был красноречивее любых слов. «Пациентка агрессивно реагирует на вопросы, подтверждает защитную реакцию. Проекция чувства вины». Я почти видела эту строчку, выведенную его ровным врачебным почерком.
Мам, ну зачем ты такое говоришь? занервничал Кирилл. Игорь Викторович хочет помочь. А ты только кол
