Родня мужа выгнала меня на улицу в старом халате. Через год я купила всю их улицу и повесила на каждом доме один и тот же баннер.
Дверь закрой с той стороны, голос свекрови, Тамары Павловны, прозвучал без тени сожаления. В нём звенела сталь давно ожидаемого торжества.
Я стояла на крыльце в одном халате. Тонкий шёлк, последний подарок Димы, совсем не грел. Пронизывающий ноябрьский ветер тут же впился в обнажённое тело, заставляя кожу покрываться мурашками.
Куда я пойду? мой собственный голос прозвучал слабо и надтреснуто, словно у чужого человека.
Из-за плеча Тамары Павловны, словно злой дух, выглянула золовка, Светлана. Её губы искривились в кривой усмешке, полной высокомерия.
Туда, откуда пришла, Волошина. В свою деревню, к маме с папой. Ты же всегда так гордилась своим «простецким» происхождением. Вот и возвращайся к нему.
Они намеренно не называли меня по имени. Только по фамилии. Будто я была ошибкой в документах, кляксой, которую наконец можно стереть.
Но это был и дом Димы мои вещи там всё, что от него осталось
Тамара Павловна сделала шаг вперёд, и её лицо, обычно ухоженное и холёное, превратилось в жёсткую, безжалостную маску.
Дом мой. И всегда был моим. Мой сын ошибся, когда привёл тебя сюда. Но Димы больше нет. Значит, и твоей ошибки здесь больше нет. Ты пустое место.
Она сказала это так просто, так буднично, словно констатировала прогноз погоды. Как будто все эти пять лет нашего с Димой брака были лишь досадной случайностью.
Светлана добавила с нескрываемым удовольствием:
Все эти годы жила на всём готовом. Носила наши фамильные драгоценности. Думала, сказка будет вечной? Сказка кончилась, Золушка. Карета превратилась в тыкву.
Я смотрела на их лица и не видела в них ничего, кроме жадности и пьянящего облегчения.
Будто смерть сына и брата была для них не горем, а лишь досадной формальностью на пути к тому, чтобы выкинуть меня.
Они просто ждали. Ждали, когда я уйду. Сломленная, униженная, замёрзшая.
Я не сдвинулась с места, пытаясь ухватиться за ускользающую реальность.
Хотя бы соберусь Дайте мне час.
Тебе здесь не дадут и минуты, отрезала свекровь. Вещи? Мы их выбросим. Или сожжём в камине. Нам чужого не надо. Особенно от такой, как ты.
Тяжёлые дубовые двери грохнули прямо перед моим лицом. Щелчок замка прозвучал как выстрел.
Я осталась одна. Босиком на ледяной плитке крыльца, посреди элитного посёлка.
Я окинула взглядом их улицу ровную, идеальную, с одинаковыми газонами и бездушными, дорогими фасадами. Улицу, где меня никогда не считали своей.
Они выставили меня, как собаку.
Но в тот миг, когда первый порыв ледяного ветра заставил меня содрогнуться до костей, во мне что-то переключилось. Унижение не сломало меня. Оно кристаллизовалось в холодную, ясную цель.
Я не знала как, не знала когда. Но знала одно наверняка.
Я ещё вернусь на эту улицу.
И тогда они сами закроют за собой дверь. С другой стороны. Навсегда.
Первые шаги давались с трудом. Острые камешки на дороге впивались в босые ступни, оставляя кровавые царапины.
Каждый взгляд из тонированной машины, проезжавшей мимо, ощущался как клеймо. Вот она, сумасшедшая в халате.
Я дошла до проходной посёлка. Охранник Пётр, который ещё вчера любезно открывал передо мной шлагбаум, отвел глаза.
Пётр, пожалуйста, вызовите мне такси. У меня нет телефона.
Он покачал головой, не поднимая взгляда.
Не велено. Тамара Павловна приказала, чтобы я вас немедленно выпроводил за территорию.
Но я
Приказ есть приказ, Полина Дмитриевна. У меня семья, дети. Иначе останусь без работы.
Он открыл калитку и молча показал наружу. Я вышла за шлагбаум и оказалась на пустынной трассе.
Следующие полгода превратились в тягучий, беспросветный ужас. Я уехала к родителям в деревню. Работала на почте, разбирая чужие письма и посылки, и каждым вечером ловила на себе сочувственные взгляды односельчан.
Я пыталась бороться. Наняла за последние деньги местного адвоката. Он только развёл руками.
Дом оформлен на свекровь. Машина на золовку. Счета мужа пусты. Юридически вы не имеете права ни на что.
Как-то вечером раздался звонок с незнакомого номера.
Полина Дмитриевна Волошина?
Да, устало ответила я.
Меня зовут Игорь Борисович, я юрист из Москвы. Я занимаюсь наследственным делом вашей двоюродной бабушки, Агриппины Захаровны. Нам пришлось приложить усилия, чтобы найти вас через архивы.
Я едва её помнила. Суровая старушка, которую видела однажды в детстве. Она была «белой вороной» в нашей семье, сбежала в город и всего добилась сама, оборвав все связи.
Она тогда сказала мне одну фразу: «Никогда не позволяй никому решать, кто ты есть. Особенно родне».
Она оставила вам всё своё состояние.
Я скептически усмехнулась.
И что это за состояние?
Акции нескольких промышленных компаний, недвижимость в Европе и банковские счета. Если коротко, Полина Дмитриевна, вы одна из самых богатых женщин страны.
Агриппина Захаровна тайно следила за вашей жизнью. В завещании есть приписка: «Я вижу в ней себя. Пусть у неё будет то, чего не было у меня защита».
Земля ушла из-под ног. Юрист продолжал говорить о формальностях, а я смотрела на свои руки, и в голове билась лишь одна мысль.
Игорь Борисович, перебила я его. Скажите, этих денег их хватит, чтобы купить улицу?
На том конце провода на несколько секунд воцарилась растерянная пауза.
Улицу? В каком смысле?
В прямом. Полностью. Со всеми домами.
Через месяц я сидела в его московском офисе. Вместо старого халата на мне был идеально скроенный брючный костюм от Armani.
План такой, Игорь Борисович ткнул ручкой в карту посёлка….А когда спустя годы я случайно встретила Светлану уборщицей в своём технопарке, она даже не подняла глаза, и я поняла, что настоящая победа это когда тебе больше не нужно доказывать свою правоту.
