**Дневник.**
Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол, будто гранитная плита. Я смотрела на него, не решаясь открыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей. А теперь ответ на вопрос, кем я являюсь на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Все началось с пыли и решения избавиться от старого хлама. Письменный стол Степана, массивный, темный, давно просился на дачу. Разбирая ящики, под ворохом пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы наткнулись на неровность. Фальшивое дно.
А под ним небольшая шкатулка из темного дерева, плотно закрытая. Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухленьким Сашей на качелях и мной с глуповатой улыбкой. Другой. В гладком кожаном переплете, без единой надписи.
На первой же странице Лиза, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, а летнее солнце играло в её светлых волосах. Степан стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на неё. И в этом взгляде отчаянная, голодная нежность, которую он никогда не адресовал мне.
Я листала страницу за страницей, и воздух в комнате становился густым, липким. Вот они у реки, вот он поправляет ей выбившуюся прядь. Подписи его знакомым, уверенным почерком были краткими и болезненно честными. *«День, когда я был счастлив». «Её смех». «Моя Лиза».* Не «Лиза и Денис». Не «наша семья». *Моя.*
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Степана. Его монотонный голос, пробивавшийся сквозь вату моего горя:
Мы заберем Сашу. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе глушило. Казалось, это единственное благородное решение спасти осиротевшего мальчика, окружить его любовью. *Нашей* любовью. Я думала, мы делим одну боль на двоих. Оказалось каждый оплакивал своё.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри все окаменело, превратилось в холодный, острый кристалл. Предательство не кричало оно работало методично, отравляя прошлое.
Вечером Степан вернулся с работы. Привычный ритуал: поцелуй в щеку, портфель на стул, шаги на кухню.
Что-то Саша не звонит. Совсем закрутился с сессией.
Звонил, ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй вдруг стал удушливым. Сказал, что сдал все зачёты.
Он удовлетворённо кивнул, наливая воды.
Молодец, весь в меня. Упорный.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нём родного человека. Теперь чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня по лабиринтам своей лжи.
*Упорный.* Конечно.
Ночью, когда он заснул, я тихо прошла в комнату Саши, пустовавшую на каникулах. Взяла с комода его расчёску, выдернула несколько волосков. Потом вернулась в спальню и достала из стакана зубную щётку Степана. Два маленьких пакетика. Две судьбы.
Утром я отвезла их в лабораторию. Девушка на ресепшене профессионально улыбнулась:
Результат будет через три дня. Прислать на почту?
Нет, покачала головой. Я заберу лично.
И вот он передо мной. Я подцепила край конверта ногтем. Бумага поддалась слишком легко.
Я достала сложенный лист. Строки с цифрами плыли перед глазами, но я искала лишь одну фразу. Вот она, в самом низу, выделенная жирным:
*«Вероятность отцовства: 99,9%»*
Мир не рухнул. Небо не упало. Я просто сидела за кухонным столом, а ровный гул холодильника казался единственным звуком во Вселенной.
Я аккуратно сложила бумагу, положила её обратно в конверт и спрятала в ту самую шкатулку с альбомом. На место преступления.
Следующие дни превратились в тянущуюся пытку. Я стала идеальной женой. Улыбалась, готовила его любимые блюда, спрашивала о работе. Я наблюдала. И вспоминала.
В памяти всплыл давний разговор. Десять лет назад. Мы вернулись от репродуктолога. Снова вердикт: *«Проблема не в вас, это психосоматика»*. Я рыдала в машине, а Степан гладил мою руку и говорил: *«Ну что ты, Катя. Не получится и ладно. Главное, у нас есть Саша. Он наш сын»*. Тогда его слова казались утешением. Теперь я слышала в них расчёт. Ему просто не нужен был ещё один ребёнок. Зачем, если его родной сын уже рядом?
Я смотрела, как он разговаривает с Сашей по телефону. Как хмурит брови точь-в-точь как наш сын. Как смеётся, запрокидывая голову. Раньше я считала это фамильной чертой братьев. Теперь видела источник.
Чего ты в последнее время такая задумчивая? спросил он однажды вечером, пытаясь обнять меня.
Я не отстранилась, но и не ответила на объятия. Моё тело было чужим.
Просто устала. Наверное, погода.
Он легко согласился, не заметив подвоха.
Самое болезненное было его лицемерие. Он часто вспоминал брата.
Денис гордился бы Сашей, говорил он, глядя на фото, где они были вместе. Он так мечтал о сыне. Хорошо, что мы смогли сохранить для него частичку.
Он произносил это, глядя мне прямо в глаза. Без тени сомнения. Либо он верил в свою ложь, либо был гениальным актёром.
Я чувствовала себя запертой в комнате с кривыми зеркалами, где каждое отражение чудовище.
Когда Саша неожиданно приехал на выходные, я смотрела на него высокого, уверенного в себе парня и видела в нём Степана. И Лизу. От меня в нём не было ничего. Ни одной черты. Я была лишь функцией. Инкубатором для чужого счастья.
Нам нужно поговорить, Степан, сказала я холодно, когда Саша уехал.
Я принесла шкатулку. Он побледнел.
Это память о Денисе
Память? я криво усмехнулась. У вас была не память, а роман. *«Моя Лиза»* это не про жену брата.
Он хлопнул альбомом по столу.
Хватит! Ты копаешься в моём горе!
В твоём горе? голос мой дрожал. Я пятнадцать лет верила, что мы спасли племянника! А ты зна
