В маленьком городке Нижнегорске, где ветра с реки несут сырость и холод, в инфекционной больнице трудится врач по имени Татьяна Петровна. Говорят, она ас в своем деле. Нам с ней повезло, хотя я ни разу не видел ее лица без маски и защитных очков. Татьяна — инфекционист. Отличный специалист, но, увы, не мастерица утешать. За все время лечения моей дочери она ни слова не сказала, чтобы успокоить мое сердце, сжимающееся от тревоги.
Она говорит языком цифр и фактов.
— Лейкоциты 12, — бросает она, листая карту.
— Это хорошо? — спрашиваю я, затаив дыхание.
— Меньше, чем было, но выше нормы. И родничок у Маши запал. Обезвоживание, — отвечает она, не глядя.
— Это опасно? — голос мой дрожит.
— Назначу препарат, стабилизируем, — коротко говорит она.
Ее слова звучат жестко, будто вырублены топором. Родители осаждают Татьяну вопросами, требуя ответов. Она отвечает, но каждое слово словно взвешено. Будто любое может стать уликой против нее. Она выбирает выражения с точностью аптекаря, каждое подкреплено анализами. Ей бы просто лечить — без лишних слов. Но так не выходит.
Я не знаю, нравится ли мне Татьяна. Я вынужден ей доверять, ведь жизнь моей Маши в ее руках. Она не стремится быть мягкой, не пытается унять мою панику. Но, может, это и не ее дело. Ее работа — биться с инфекциями, а не с моими страхами.
Сквозь запотевшие стекла очков видны красные, уставшие глаза. Она измотана. Возможно, даже плакала. Я больше не задаю вопросов. Я и так вижу, что Маше лучше. Еще два дня назад она лежала без сознания, а сегодня сидит на кровати, улыбается и грызет грушу. Татьяна осматривает ее, слушает легкие, подмигивает.
— Молодец, Маша, — говорит она тихо.
Мне она ничего не говорит. Да я и не спрашиваю.
После обеда привезли годовалого Ваню. Состояние тяжелое, почти безнадежное. Татьяна тут же хватает телефон, звонит в областную больницу. У нас нет реанимации. Ване нужна помощь, которую мы не можем дать. Но в областной отвечают сухо: нейроинфекция, мест нет, справляйтесь сами.
Ее смена кончается в три. У нее есть муж, свои дети, дом, где ее ждут. Но она не уходит. Ваня слишком плох, и Татьяна остается. Она спорит по телефону с областными, требуя невролога и редкий препарат. Спорит с мужем, который кричит, чтобы она шла домой. Ведь дома — свои, а Ваня — чужой.
Медсестры притихли. Они привыкли, что начальство уходит в три, и потом в больнице наступает почти домашняя атмосфера. Но Татьяна здесь. Она не уходит.
Ваня с мамой в соседнем боксе. Стены тонкие, слышно каждое слово. Мама, Наталья, звонит всем подряд, просит молиться за сына. Подсказывает, какие молитвы читать — Сорокоуст, акафист. Просит сходить в храм, рассказать батюшке. Ведь батюшка ближе к Богу, его молитвы сильнее.
Вечером Татьяна заходит к ним. Говорит, что нужного лекарства в больнице нет, его надо купить самим. Диктует названия, среди них — «Мексидол». Наталья взрывается:
— Мы налоги платим! Лечите ребенка! Везде поборы! Я вас в суд подам!
Татьяна молча выходит. Я знаю, о чем она. Маше тоже капают «Мексидол», и мы покупали его сами.
Наталья звонит мужу, рвет и мечет, просит принести иконы и святую воду. У меня есть лишние ампулы «Мексидола». Беру упаковку и выхожу в коридор, хотя нельзя — боксы изолированы. Ищу Татьяну.
Нахожу ее в ординаторской. Она стоит спиной, диктует по телефону список лекарств для Вани. Разговаривает с мужем.
— Сережа, сейчас надо. Привези. Дети побудут одни полчаса, они уже большие… — голос ее дрожит.
На другом конце орёт муж.
— Сережа, аптека до десяти. Потом будешь кричать, какая я плохая мать. Купи лекарства…
— Вот «Мексидол», — говорю я, протягивая упаковку. — У меня лишний. Пусть не бегает.
Татьяна вздрагивает, оборачивается. Впервые я вижу ее без маски. Она красивая. Усталая, но красивая.
— Спасибо, — шепчет она и добавляет в трубку: — «Мексидол» не надо, нашли…
Я незаметно кладу тысячу рублей в карман ее халата.
— Ты что, не надо! — Татьяна хватает мою руку.
— Это не тебе. Это Ване, — отвечаю я.
Она опускает глаза.
— Спасибо тебе, — говорит она и тут же поправляется: — Вам.
— Тебе, — говорю я и ухожу.
Ночью Ване становится хуже. Сквозь сон слышу, как Татьяна командует медсестрам: какую капельницу ставить, чем сбить температуру. Фоном — молитва Натальи.
Когда заболела Маша, многие советовали молиться, исповедаться, звать батюшку, ставить свечки. Говорили: «Молитва матери со дна моря поднимет». Кто-то предлагал гомеопатию, бабок, знахарей. Лишь единицы толкали искать хороших врачей или ехать за границу, потому что «у нас медицины нет».
К утру Ване легче. Он засыпает без температуры. Наталья тоже — слышен ее храп. Татьяна не спала всю ночь.
В девять утра — новая смена. Она делает обход. Заходит к нам.
— Лейкоциты 9, — говорит она.
— Спасибо, — отвечаю я.
— Это хорошо. Воспаление спадает.
— Да, я понял.
Я не спрашиваю. Мне жаль Татьяну. Она снова в маске и очках, за которыми — красные глаза. Она идет дальше.
В три смена кончается. Ване уже лучше. Он проснулся, улыбается, поел. Перед уходом Татьяна заходит к ним, проверяет. Слышу, как она ласково уговаривает Ваню послушать легкие.
Тут у Натальи звонит телефон. Она кричит в трубку:
— ОТМОЛИЛИ ВАНЮ, ОТМОЛИЛИ!
Я смотрю в окно. Татьяна идет домой. Шаги тяжелые, будто несет невидимый груз. Она отличный инфекционист. И чертовски сильный человек. Посланник Бога, если угодно.
Это она победила болезнь Вани. Уничтожила ее знаниями, опытом и антибиотиками. А теперь идет домой — без сил и без благодарностей. Работа такая.
Отмолили…
