**Следы на пиджаке**
Контролёрша бросила на меня оценивающий взгляд и буркнула:
— Пуговица у вас вот-вот отлетит.
Я лишь кивнул.
— Знаю.
Не стал объяснять, как утром выдергивал пиджак из-под спящего Сени. Он вцепился в него, будто в последнюю защиту от ночного кошмара, дышал неровно, с той же беспомощностью, что и в младенчестве. Разбудить его не решился. Замер, разглядывая родные черты — ямочку на щеке, дрожащие ресницы. Тишина была такой хрупкой, что слышал каждый его вздох. Потом осторожно высвободился, натянул брюки, а пиджак рванул слишком резко. Пуговица треснула, зацепившись за одеяло.
Теперь ехал на трамвае через промзону Нижнего Тагила. Костюм помялся, на рукаве алело пятно от вишнёвого морса — вчера сын пролил, а я заметил лишь утром, уже выбегая. Хотел вернуться, переодеться, но опаздывал. Этот костюм — единственный приличный, купленный для собеседований. Выбирали его с Сеней: он висел у меня на спине, хохотал и дёргал за галстук, крича, что я похож на «шпиона из сериала».
Сегодня — пятая попытка за месяц. На прошлых мне улыбались, обещали «перезвонить». Молчали. Один раз сказали прямо: «Вы нам не подходите по возрасту». Тогда впервые почувствовал, как годы превращаются в печать, перечёркивающую всё — опыт, ночи над чертежами, умение выкручиваться. Будто кто-то незримо вычёркивал меня из общего списка.
Двадцать лет в строительной конторе — от прораба до начальника участка. Вытягивал провальные сроки, усмирял капризных заказчиков, держал бригаду в кулаке. А когда рынок рухнул, остался с ипотекой, сыном и навыками, которые больше никому не нужны. О Лене вспоминал редко — её уход был как сквозняк: резкий, без объяснений, лишь хлопнувшая дверь. Только Сеня иногда спрашивал перед сном: «Мама вернётся?» Я молчал, а потом шёл умываться, тёр ладони под струёй, будто смывая что-то невидимое.
Трамвай дёрнулся, папка с документами чуть не улетела. Подхватил её, поправил пиджак. Пятно казалось огромным, как метка неудачника. Глядел на своё отражение в запотевшем стекле и думал: «Если б не оно — взяли бы меня? Увидели бы человека?»
Офис находился в стеклянной башне. Холл блестел, как операционный зал, лифты двигались бесшумно. Девушка с натянутой улыбкой проводила меня в переговорку. Внутри было холодно, как в морге. Белые стены, никаких деталей, только глянец и металл. На столе — графин и два стакана. СеИ когда Алексей вдруг сказал: «Завтра выходите», я просто кивнул, но в глазах сына, встретившего меня у подъезда, уже читал то самое, ради чего всё это стоило терпеть.
